потом?

Тут, конечно, надо было бы прикрикнуть на друга, мол, что за малодушие и пораженческие мысли? — однако Петя был прав. Да и говорил он это только и исключительно наедине с Федором.

Сейчас, после перехода и занятия без боя Лисок, они с Петей просто сидели на лавке, рядом, на станционных путях, дымил бронепоезд. И, как всегда, в невесёлую минуту (причины которых не понимал никто из друзей, кроме того же Пети да полковника Аристова), Федор полез за пазуху. Извлёк слегка помятый конверт, до сих пахнущий лёгкими, тонкими, ускользающими духами.

«Милый Ѳедоръ, что ни вечеръ, то жду вѣстей изъ Дѣйствующей арміи. Папа́ приносятъ цѣлую папку, онъ читаетъ всѣмъ намъ вслухъ. Всѣ герои, кто сражается сейчасъ за великую Россію, но я особенно жду упоминаній о вашей части. И ваши письма жду, онѣ меня неизмѣнно радуютъ. Жизнь наша здѣсь полна заботъ — мы съ мама́ и сестрами трудимся въ Елисаветинскомъ госпиталѣ. Раненыхъ и увѣчныхъ очень много, и я всякій разъ плачу, когда вижу, что помочь страдальцу уже ничѣмъ нельзя. Всякій день молимся за всѣхъ нашихъ воиновъ, а я тихо, про себя, еще молюсь за васъ. Твердо вѣрю, что побѣда придетъ, что Россія воскреснетъ, и это уже будетъ совсѣмъ иная, лучшая Россія. Мама часто разсуждаетъ, что сдѣлаетъ, когда вновь станетъ Супругой Наслѣдника Цесаревича, говоритъ о нашихъ съ сестрами замужествахъ, о королевскихъ дворахъ Европы, а я слушаю и думаю, что не хочу замужъ, и пусть бы лучше мы остались безъ трона, безъ короны, но жили бы въ своей странѣ и могли бы сами выбирать свою судьбу.

Молюсь за васъ, дорогой другъ Ѳедоръ.

Всегда ваша, Татіана»

Просто «Татиана», ничего больше.

Федор перечитал письмецо и вновь спрятал. На это письмо он уже отослал ответ, как раз перед прорывом через Икорец.

Нет, не мечтай, не мечтай, кадет. Ты же с Лизой, Лизой Корабельниковой, ты же…

Однако он ничего не слышал о Лизе уже много месяцев, как и об остальной своей семье. Всё равно, он должен быть верен… рыцарь не оставляет прекрасную даму только потому, что не осведомлён о её судьбе…

Но с каждой неделей и с каждым новым письмом от великой княжны слова эти звучали всё менее убедительно, словно шорох ветра в весенней листве.

Друг Ниткин проницательно взглянул на приятеля, вздохнул. Петя не одобрял ни кобелячества Севки Воротников, ни охватывающей Федора мечтательности. Сам же Петя хранил поистине лебединую преданность Зине и отчего-то пребывал в твёрдой, неколебимой уверенности, что с нею (как и с Лизой) «всё будет хорошо». Почему так — объяснить он не мог, но и поколебать это его убеждение не мог никто и ничто.

И вот сейчас Петя, неодобрительно покачивая головой, уже явно собирался разразиться филиппикой на тему верности и неверности, как мимо промчался кадет второй роты (до сих пор кадет, им прапорщиков пока не присвоили):

— Две Мишени зовёт! Давай к командиру!

Они стояли на харьковском вокзале, Ирина Ивановна Шульц и бывший начдив-15 Михаил Жадов. Готов был паровоз, и спецсостав вот-вот должен был отправиться, сперва в Москву, а потом и в Питер. Жадов, при полном параде, с новеньким орденом Красного знамени на груди, несмотря на вид свой, глядел хмуро, мял пальцами ремень.

— Не хочу я никуда ехать, Ира…

— Надо, Миша. — Ирина Ивановна глядела себе под ноги. — И так оттягивали, сколько могли. Верные люди нужны, все, кого сможем собрать.

— Уж не про Благоева ли опять думаешь?..

Ирина Ивановна слабо улыбнулась.

— Ты решил меня и к нему приревновать?.. Нет, Миша, просто боюсь, что придётся нашим батальоном…

— Полком.

— Ну да, полком. А, может, и бригадой — это уж сколько ты собрать сможешь — так вот, скорее всего, придётся полком последний резерв беляков опрокидывать. Кульминация близится, Миша. За прорывом через Икорец и другие последуют. Нельзя белым более медлить. Они же видят, сколько резервов к нам каждый день прибывает. Если не сейчас, то к середине июля мы их просто раздавим. Вот и торопятся, пока ещё что-то могут.

— Ну и зачем мне тогда ехать? Пока соберу, пока вооружу, пока сюда доставлю…

— А ты поспеши, — непреклонным тоном сказала Ирина Ивановна. — Поспеши, друг дорогой. Вот помяни мои слова — потребуется нам тут, под Харьковом, каждый штык, который не побежит.

— А другие что же, побегут? — непритворно удивился Жадов.

— Побегут. Как из Икорца побежали.

— Так ведь кадровый полк! С военспецами! А ничего без пролетарских батальонов не могут!

— И ты тоже прав, как говаривал царь Соломон. Иные военспецы-то того, примкнули к нам только ради пайка. Им вообще всё равно по большому счёту, кто победит. Как и большинству народа. Так что и изменить могут, и стойкости не проявить. Теперь понимаешь, зачем нам верные бойцы?

— Да понимаю я… только… тебя мне оставлять… Неспокойно на сердце, Ира!..

— А чего ж ему беспокоиться? — Ирина Ивановна чуть склонила голову набок, улыбнулась. — Ты меня кое о чём просил, Миша. Давно уже просил. И я тебе всё отвечала — мол, подумаю да подумаю. Вот и… надумала.

Жадов аж задохнулся. Глаза его вспыхнули, он подался вперёд, неловко, словно стесняясь, взял Ирину Ивановну за локти и она не отстранилась.

— Ириша… милая… неужели?..

— Вернись скорее и всё тебе будет, — она закинула руки ему на шею, ладони Жадова соскользнули ей на талию. — По закону, само собой. Если не передумал, конечно.

— Это я-то… я-то передумаю?! Ира, любимая… Господи…

Ирина Ивановна резко прижалась к нему — так, чтобы он не видел её лица и плотно-плотно зажмуренных глаз.

— Возвращайся скорее, — шепнула ему в ухо. — Возвращайся, я буду ждать.

Паровоз дал долгий гудок, Жадов нехотя отпустил Ирину Ивановну.

— Ну, милая, ну… обрадовала… — он улыбался несмело, чуть растерянно. — Эх, ну куда мне вот ехать!..

— Куда надо, туда и ехать, — непреклонно сказала уже не Ирина Ивановна, но товарищ Шульц, зам. начальника оперативного отдела штаба Южфронта.

И поцеловала Жадова.

Дохнул паром локомотив, тронулись вагоны. Комиссар в последний момент вскочил на площадку, взмахнул фуражкой:

— Я тебя люблю!.. Слышишь?! Люблю!..

Ирина Ивановна кивнула — или просто склонила голову, потупившись?

Интерлюдия 3.1

Ленинград, лето-осень 1972

Конечно, после возвращения Юльки и Игорька поднялась ужасная суматоха. Все бегали, кричали, вопили и размахивали руками.

Бабушка ощупывала то Юльку, то внука, словно пытаясь удостовериться, что это не призраки. Николай Михайлович тоже обнял их обоих, а потом, охнув, присел к столу, держась за сердце и Мария Владимировна тотчас захлопотала вокруг — «таблетку под язык» и прочее.

Сотрудники Николая Михайловича,