о нем самом. Как обычно бывает в таких случаях, в некоторых воспоминаниях личность Петра I дается в позитивных тонах, в других – в отрицательных.

«Павел с первых дней восшествия на престол открыто проявил ненависть и презрение к своей матери. Он спешил отменить или, точнее, разрушить все, что было сделано, и лучшие установления заменялись актами самоуправными и сумасбродными. Назначения и смещения следовали одно за другим так стремительно, что едва успевали объявить в газетах о назначениях кого-нибудь на то или другое место, как этот человек уже был уволен. Никто не знал, к кому обращаться. Едва ли нашлось бы несколько домов, где не оплакивали бы сосланного или заключенного в тюрьму члена семьи. Страх был всеобщим чувством, которое, породив подозрительность, разрушало доверие, опиравшееся на кровные узы. Оглушенные, перепуганные люди познали состояние апатии, оцепенения, гибельное для первой из доброделей – любви к Отечеству.

Об этом злосчастном императоре можно сказать без всяких преувеличений, что он был тщеславным болтуном, со своим прусским капральством и тем сверхъестественным значением, какое придавал своему сану. Трусливый и подозрительный, он постоянно бредил воображаемыми заговорами против него, а его своевольные поступки диктовались настроениями минуты. К несчастью, слишко часто они были жестокими и необузданными», – вспоминала Екатерина Дашкова. «Будущее предвещало мне неисчислимые бедствия» – таково было одно из пророческих заключений княгини. А на самом деле Павел I приказал княгине удалиться в одно из ее имений. И то, что представлено в дальнейших описаниях, вызывает ироническую улыбку. В итоге княгиня написала о своих «мучениях» императрице, та передала письмо императору, а тот приказал ей вернуться в благоустроенное имение Троицкое под Москвой (см.: Дашкова Е. Записки. 1743–1810. Л., 1985. С. 184).

Княгиня Дашкова, преувеличив свои страдания, явно унизила императора Павла I, который в это время собирался на коронацию в Москву. Перед отъездом в Москву Павел I на несколько дней решил побывать в Павловске. Среди сопровождавших его лиц был и граф Безбородко, которого император пригласил в свою императорскую карету. И начались бесконечные разговоры о графе Александре Воронцове, о бывшем польском короле Понятовском, а главное – император поинтересовался, в каком состоянии находится дом графа Безбородко, в котором императорская семья должна была остановиться во время пребывания в Москве.

– Вы, граф, не удивляйтесь, что я интересуюсь этим вопросом, чуть ли не все придворные в один голос восхищаются вашим дворцом, а в Кремле тесно. И Кутайсов, и Нелидова, и Ростопчин посоветовали арендовать этот дом…

– Ваше величество, вы не пожалеете, что согласились занять это мое прибежище. Вам я бесконечно благодарен, что вы почтили меня, оставляя на всех местах государственной службы, проявили величайшую милость пожалованием меня в первый класс, в ранг генерал-фельдмаршала…

– Ну об этом как-нибудь потом. По словам знатоков Москвы, ваш дом, граф, почитается по величине и по внутреннему убранству первым и наилучшим домом во всей Москве. Недаром матушка Екатерина Алексеевна купила его у наследников великого канцлера графа Бестужева-Рюмина, чтобы подарить вам. Я снял его на время коронации. Польский король Станислав-Август Понятовский как-то осматривал ваш дом и поведал мне как-то о необыкновенной роскоши этого дворца, а он, между прочим, один из известнейших любителей и лучших знатоков изящного в наше время. Во всей Европе не найдется другого подобного ему по пышности и убранству. Особенно прекрасны бронзы, ковры и стулья, а стулья особенно покойны и чрезвычайно богаты…

– Это здание, – вмешался граф, – оценивают в 700 тысяч рублей.

– Я не о цене говорю, за девять-десять лет, что вы владеете этим дворцом, граф, вы сделали его лучшим во всей Европе, Сен-Клу и другие дворцы по великолепию убранства не идут ни в какое сравнение с вашим дворцом.

– Ваше величество, это старания матушки Екатерины Великой, она никогда не забывала меня наградить за мое старание, а я вкладывал свои сбережения в картины и в благоустройство своих домов, петербургского и московского.

– Вы знаете, граф, что мы меняем внешнюю политику России. Рекрутский набор, который был объявлен матушкой Екатериной в сентябре 1796 года, я отменил, войну с Персией прекратил, войска Николая Зубова вскоре вернутся в Россию, как и эскадры, которые находились в Англии и Немецком море, а в Лифляндии и Эстляндии возродятся присутственные места, кои, по тамошним правам и привилегиям, существовали до 1783 года.

– Знаю, знаю, ваше величество, лифляндские и эстляндские немцы, все рыцарство и земство герцогства, благодарили меня и прислали мне грамоту, по которой я считаюсь избранным в корпус лифляндского дворянства…

– Так что, ваше превосходительство, не оскудеет рука дающего, не оскудеет и моя императорская рука…

Граф Безбородко склонился, чтобы поцеловать руку императора, но император только улыбнулся, мгновенно убрав руку за спину.

В конце марта 1797 года двор приехал в Москву. Граф Безбородко с волнением готовился принять высочайших особ в своем московском дворце. «За неделю до коронации, – писал Безбородко к матери, – когда их величества имели торжественный въезд в Москву и в мой дом на пребывание прибыли, пожаловали мне: его величество – портрет на голубой ленте, а государыня императрица – перстень с ея портретом» (520).

5 апреля 1797 года, в день Светлого Христова Воскресения, состоялась церемония коронации императора Павла и императрицы Марии. Его императорское величество соизволил указать подать императорскую корону действительному тайному советнику 1-го класса графу Безбородко. Граф Безбородко и совершил, как старейший царедворец, требуемое: он взял корону и вручил митрополитам, а митрополиты поднесли ее на подушке императору. В этот день, помимо церемониальных обрядов, обратили на себя внимание высокие награды ближайшему окружению государя: в княжеское достоинство был возведен с титулом светлости граф Безбородко, высокие награды получили князья Александр и Алексей Куракины – два великолепных поместья (одно из них – около 20 тысяч десятин), а князь Александр Куракин к тому же еще и 4300 крестьянских душ, всего же ближайшие сотрудники в количестве 105 лиц Павла I получили в награду 82 тысячи крестьян.

Церемониймейстер двора Федор Головкин в своем дневнике так описывает торжественный обряд коронования:

«15 марта 1797 года Их Величества были встречены под Москвой, в Петровском дворце, придворным штатом, тайным советом и дамами трех первых классов. Как только духовенство совершило установленные священнодействия, Их Величества удалились во внутренние покои. При встрече, между прочим, присутствовал знаменитый Платон, митрополит Московский, которому надлежало, по праву его сана, совершить чин коронования; но государь его недолюбливал и, не желая его оставлять в сомнении на этот счет, объявил, что он не хочет быть им коронованным. Гавриил, митрополит Новгородский, должен был его заменить. Платон, стоявший выше этого