вековые деревья, преграждая путь, и Куруфинвэ опомнился, лишь когда вперёд продвигаться стало невозможно.

Ругаясь, срывая от отчаянного крика голос, Феанаро развернул лошадь, продираясь сквозь бурелом к дороге. Перепрыгивая очередной ствол, конь попал ногой в яму, и вместе со всадником полетел на заваленную ветками землю.

***

На раскрытую ладонь села птаха с розово-золотыми перьями и переливчато защебетала. В незамысловатом пении можно было различить испуг и надежду, мысли о гнезде, мечты о том, как однажды вылупится птенец-копия папы, как станет лучшим среди ловцов бабочек и собирателей нектара, а ещё у него будут самые красивые перья…

Ладонь с силой сжалась, и пение прервалось.

На дорогу под ноги лошади упало крошечное розово-золотое тельце.

***

Три дороги сомкнулись вместе, и братья развели руками: отца нигде не было.

— Зачем он в бурелом полез?! — негодовал Морифинвэ, сжимая кулаки. — Ещё и закрылся от магии! Я не могу с ним связаться.

— Я очень надеюсь, — с угрозой в голосе произнес Нельяфинвэ, — Тьелко не наговорил отцу лишнего.

— А если и наговорил? — равнодушно пожал плечами Морифинвэ. — Вести настолько кошмарны, что уже нет разницы, как именно их преподнести.

Нельяфинвэ посмотрел на брата, словно на психически больного. Конечно, Карнистиру легко рассуждать: он не имел счастья испытать на себе ярость пламени сердца Феанаро, пробужденное лишь одним неосторожно сказанным словом, отец вообще не замечал его, считая, что от этого сына толка не будет.

Макалаурэ, молча смотря под ноги лошади, время от времени кивал каким-то своим мыслям, вообще не замечая братьев, а потом вдруг сказал:

— Тьма опустилась совсем недавно, но нас уже не пугает. Мы быстро привыкли, и кажется, будто так было всегда. Если разговоры в толпе были правдивы, и Древа мертвы, их свет мы больше не увидим. Представляете?! И каким будет новый? Вдруг мы не сможем принять его в своё сердце? Вдруг продолжим тянуться к тьме? Нельо, что если тьма останется в наших сердцах навек?

Нельяфинвэ сделал глубокий вдох.

— Не о том думаешь, менестрель, — ответил за брата Морифинвэ. — Давайте лучше снова разделимся. Я поскачу в Форменоссэ…

— Нет, — перебил его Нельо, — хватит блуждать в темноте по буреломам. Поедем в крепость вместе. Тьелко нас догонит. Может, отец уже там…

— Ты слишком драматизируешь, — похлопал старшего брата по плечу Морифинвэ, — отец сильный, он справится с потерей.

Нельяфинвэ промолчал, но его глаза были красноречивее любых слов: старший Феаноринг не верил, что отец сможет пережить трагедию, свалившуюся на него.

***

От некоторых птиц все же был толк, и Тьелко понял, куда надо ехать.

— Отец! — крикнул он, спешиваясь. — Отец! Отзовись! Это я, Туркафинвэ!

Ответ пришел не сразу, но и это было очень хорошо. Нужно привезти отца в Форменоссэ, а дальше… Посмотрим.

***

Зеркало было абсолютно целым и даже не поцарапанным или погнутым. Приглядевшись, Куруфинвэ-младший понял причину: зеркало сделал Нельо по старинной, давно не применяемой эльфами технологии обработки меди, которую любит дед Махтан.

«Медь, — говорил он внукам, разжигая горн, — очень красивый металл, гибкий, лёгкий, не ломается, и, отшлифованный, покажет в себе ваше отражение. Но это не просто зеркало! В нём вы будете видеть себя так, как вас видит сама медь! А её глаза мудры, запомните, мальчишки! — Махтан надел перчатки. — Медь может петь так, что её услышат сердца на дюжину миль вокруг! Услышат и придут на зов! Голос меди пьянит, кружит голову».

«Но, дед, — тогда ещё юный Нельо снял с головы медный венец и критически осмотрел его, — кроме тебя, этот металл никому не нравится. Почему?»

«Потому что они дураки!» — безапелляционно заявил Махтан.

— Потому что он со временем синеет, зеленеет, белеет, крошится… — хмыкнул Куруфинвэ-младший. — Медь сама себя съедает, постоянно требует ухода. Кому нужна эта бесконечная возня, если можно взять менее прихотливый материал и потом покрасить в нужный цвет.

Конечно, Махтан разработал технологию обработки меди, позволяющую избегать всех этих проблем, но она была слишком сложной.

— Видимо, — Куруфинвэ-младший оценивающе осмотрел витую раму, — Нельо очень долго было нечего делать, раз он вспомнил эту технологию. Или просто скучал по детству.

Отражение в красноватом зеркале было каким-то маленьким, надутым и очень похожим одеждой и прической на Феанаро.

Куруфинвэ-младший остался в Форменоссэ за старшего, но единственное, что в итоге сделал, это привел себя в порядок. Эльф не представлял, что делать с телом деда, о чём говорить с сыном, как объяснить жёнам погибших эльфов, ради чего умерли их мужья.

Передоверив в итоге командование в крепости другу Нельо Асталиону, Куруфинвэ-младший ушёл посмотреть, что уцелело из ценного. И нашёл только это медное зеркало.

А ещё мечи, щиты и доспехи.

***

Снова один…

Один, среди балок, обломков крыши, крови… Асталион сказал, что можно, если есть желание, помочь убрать это всё… Или уйти в покои…

Тьелпе чувствовал себя ужасно. Ему с самого переезда в Форменоссэ казалось, что он снова превратился в беспомощного ребенка, здесь ничего от него не зависело, его окончательно лишили воли. А теперь достигнута наивысшая точка ощущения себя песчинкой. Нет, не песчинкой. Ягодкой, упавшей в траву, на которую вот-вот наступят.

Нельзя опускать руки и сдаваться! Но Тьелпе всегда считал, что Валар друзья эльфам, и никогда не допустят беды, не сделают им зла, а Мелькор, так много советовавший и помогавший, пришел в Форменоссэ, и это была страшная, несокрушимая мощь, разрушительная и смертоносная.

Как же так?!

«Тэлуфинвэ!» — позвал Тьелпе дядю, увидев того в коридоре с огромной балкой в руках.

«Не называй меня этим именем! «Последний Финвэ» звучит так, словно все остальные Финвэ мертвы!» — истерически закричал рыжеволосый эльф, уронив ношу и ободрав острыми краями ладони.

Снова страшно… Не представлять, не представлять, не представлять это! Все Финвэ живы! Живы! Кроме одного… Но это последняя смерть Финвэ! Последняя!

Асталион прошел мимо, подбодрил, похлопав по спине.

— Нельо вернулся, — сказал он, — с Макалаурэ и Карнистиром.

— А…

— Нет.

Нолдо пошёл прочь, отдавая распоряжения эльфам. Мертвецов из коридора уже убрали, кровь почти везде отмыли. Но ведь мрамор всё помнит…

***

В этой постели раньше спали двое, но теперь к ней страшно подойти. Любимый супруг, с которым прожиты долгие счастливые века, лежит, как обычно, под одеялом, на подушке… Но его кожа бледная, холодная и твёрдая.