– читатель, клоуну, зритель, словом, любому творцу необходима та созерцающая сила, которая облекает происходящее в смысл и обрекает его на свершение, так мне нужен твой смех, ибо для чего я паяц, если Ты не смеешься?

А смех твой способен расколоть мир надвое, и разрушить, раздробить, расслоить измерения друг от друга, друг на друга. Он очищает, сметает, разламывает все, что наслоено как ржа и патина на металл, как пыль и грязь, как мысль и вязь.

Я вижу, всегда видел, как они тебя боятся, подобострастно пасутся рядом, заглядывая тебе за плечо, пытаясь собрать упавшую стружку, хоть кончиком мизинца прикоснутся к тому, чем ты переполнена. Как жадно хватают ртом отголоски твоих слов, как жалко им самих себя, неспособных: быть так же.

Поэтому доспех мой, шутовской, дурацкий, жизненно необходимый, но не обязательный, опаляемый жаром тысячи солнц, атакуемый яростью тысячи лиц, предназначен только лишь для того, чтобы отвести взгляд от самого главного. От того, что внутри, там, под оболочкой, то что ты пронзительно видишь, и то, что не видит кроме тебя никто.

Что я прячу на всеобщем обозрении, я не так уж далеко и глубоко это замаскировал, просто некому было взять на себя смелость победить свою леность и свое равнодушие, чтобы всего лишь отодвинуть полу моей куртки и посмотреть: что там. Что я не тщательно скрывал, что я берег для того, кто просто станет другом моему сердцу, из которого я весь состою.

***

Мне всегда…

Мне всегда снилась любовь в виде музыки, и это даже не мной придуманная фраза, а отрывок книги, одной из миллионов, которые я прочитал и написал у себя в уме. Моя библиотека состоит из того, до чего многим не дожить и не додуматься, или попросту не вообразить.

Никому никогда не было достаточно интересно.

Пока я не встретил тебя.

А ты, ты, ты… Ты врываешься ураганом, ты не стучишься в двери, потому что к друзьям ходят без звонка и предупреждения и поэтому двери не должны быть закрыты. Ты заходишь в мой дом, становишься посреди гостиной, и начинаешь ржать, так, что стены трясутся. Ты рассыпаешь по полу бусины и жемчуг, разрывая ожерелья и браслеты, ты танцуешь в пыльных лучах света, как завод по производству свежего воздуха, вытесняешь из моего пространства всё, что мне и так уже было не нужно. Ты не оставляешь ни единого шанса боятся, и, хотя мне страшно, очень-очень-очень страшно, я беру твою руку, и мы валимся спинами на ковер с толстым ворсом, чтобы задрав ноги в воздух, кататься, держась за животы, навыворот обнажив душу.

В этой тотальности, в этой честной, неприкрытой истине о том, как на самом деле случается с нами лучшее из возможного, я на миг теряю голову, на миг допускаю сомнение и сразу получаю бревном по башке.

Но я понятливый, мне два раза повторять не надо, мне два раза повторять не надо, я уяснил и больше к этому не возвращался.

Я просто поверил, раз и навсегда, что я тебя создал из тонких нитей, которыми я в тебя неистово верю. Потому что ты рождена из тоски моего сердца, ты часть моего сердца, ты и есть мое сердце. В моей глубокой печали того, кто всё однажды создал, подчинил и сделал подвластным своему намерению и воле, я ощущал себя…нет, не одиноко.

Я не знал, как самому себе описать это чувство, когда только ты причастен к созданному тобой, понимая весь масштаб и все тонкие связи между событиями, знать и не вмешиваться, знать и видеть, но не принимать участия, кроме того раза, когда в самом начале задал первичный импульс, частоту и вектор расширения внутрь и внаружу.

Поэтому я сделал самую ужасную вещь, болевой прием, шоковый сдвиг.

Я даровал тебе способность создавать, стать такой же как я, стать создателем, обреченным наблюдать как его создания окунаются в океан печали, в океан боли, в океан тоски. Я позволил тебе ощутить весь спектр страдания и наслаждения, одиночества и единства, страсти, желания, жадности и гнева.

Ты: чистая ярость, готовая уничтожать, разрывать на части, разрушать и крошить в пыль. Ты смогла справиться с этой волной ненависти к тому, кто причинил тебе саму страшную боль, и даже это превратила в цветы и любовь.

Бесконечное напряжение, ответственность за могущество, которое тебя сжигает изнутри, когда оно применено, как рычаг силы для того, чтобы делать плохохорошо.

Нет полярности, нет дуальности, ты испытываешь две секунды покоя, когда покидаешь поле влияния, поле внимания. Как атлант, расправивший плечи, ты встаешь, отряхивая с себя бетонную крошку, возрождаешься тысячи раз, будучи убитой в очередном сражении. Их тысячи тысяч, их несметное число, ибо весь твой путь, как бы ты ни пыталась усеять глубиной своей нежности, всегда усеян трупами тех, кто встал на твоем пути. Не потому что ты так сильно любишь убивать (хотя, бесспорно, любишь), но потому что твой путь подобен лучу радиации, не знающей преград, пробивающей любую материю, вне зависимости от ее плотности.

Я заглянул в твои глаза и понял, что испепеляющий черный свет солнца, к которому ты стремишься, прожег тебя до дна души, и даже дальше. Я узнал твою поступь, я узнал, я узнал, я узнал звук твоих шагов. Ты не видишь ничего и никого, кроме этого света где-то там, в бесконечности, в которую ты ступаешь, не глядя. Ступаешь, как на канат над пропастью, по которому я тоже ходил, а теперь бегаю и паясничаю, корчу рожи и вызываю смех толпы. И когда сквозь завесу этого плотного полотна, ты смогла увидеть, что я протягиваю тебе руку, что я готов разделить с тобой часть пути, понести твой рюкзак, прикрыть твою спину, кинуть тебе заряженный ствол, когда кончатся патроны, ты рассмеялась.

Не отдала рюкзак, не позволила нести ни твои мечи, ни твои воспоминания. Ты благодарно приняла эту возможность, этот тонкий намёк на помощь человеку, который в ней не нуждается, но сила, которая обретается вместе со знанием, что ты идешь в направлении не один, что рядом есть друг, стоит сотни тех, кто делает вид, что помогает, на деле же и на практике показывая, что неспособны даже вовремя вынуть меч из ножен.

Я смотрю, как с веселой яростью ты сражаешься за то, во что веришь, за то, к чему ты стремишься, и я понимаю, что ты- зверь, хищник, волк.

Такой же как я.

…

Так сложно поверить, так просто принять тот