Добродушная улыбка просияла на лице Мирзо:

— Сабохат — это девушка. Тихая, как ночная долина, нежная, как цветок виноградной лозы. И быстрая, как горная речка…

— Значит, невеста, — сказал Тарасевич.

— Ты хоть целовал свою коханую? — допытывался Попенко.

— Где там, не успел, поди… Война помешала, — заметил Тарасевич под одобрительный смех товарищей.

Мирзо не обижался. Он охотно поддерживал и душевность, и веселость разговора. И сам подбросил Тарасевичу вопрос:

— А у тебя есть девушка?

Тарасевич кивнул.

— Какая она? Расскажи.

Боец-белорус начал не очень охотно:

— С виду-то ничего, есть на что посмотреть. Дочка председателя соседнего колхоза. Ну, повстречались разок-другой, а ей мало: «Почему редко приходишь? Каждый вечер приходи…» А ходить ни много ни мало — восемь верст туда и обратно. Вот и совершал каждый вечер восьмикилометровый марш ради прекрасных глаз. Походил с полгода, измотался, начал перерывы делать, реже и реже стал появляться под ее окнами. Так она стратегию применила — купила в раймаге велосипед, оседлала его и давай ко мне напедаливать… Однажды я спрятался — залез на сеновал, зарылся в сенцо с головой и сижу себе. Так нашла ведь!..

— Ну и чем дело кончилось?

— Известно чем: пришлось жениться.

— Так это же хорошо. Сам говоришь: «Есть на что посмотреть». Живи в свое удовольствие.

Тарасевич глянул на говорившего, кинул окурок в сырую землю.

— Молодой ты еще, как посмотрю, неопытный в женских вопросах.

— Просвети, коли сам опытный. Может, и пригодится твоя наука.

— Пригодится не пригодится, а предупредить нелишне: бойтесь, ребята, жгучих брюнеточек. Темперамент у них, как вон у «максима» во время фашистской контратаки: разойдется — не остановишь…

Минуты отдыха на привале сгорали с быстротой спички. Бойцы поднимались и шли дальше, вновь ощущая на себе всю тяжесть этого марша.

Дронов месил грязь со своим взводом и думал о войне. Он шел, выжимая из себя последние силы и торопясь пройти эту тяжелую дорогу. Она началась для него там, на Курской дуге, и вот уж скоро год он идет и идет со своим взводом, делая то, что должен делать. Он шел по фронтовым дорогам и думал не о той стороне войны, которая густо пропитана кровью, а о той, которая зовется простым словом «труд». Еще никогда человек не испытывал таких физических и моральных перегрузок, не выносил на себе столько, сколько свалилось на солдатские плечи здесь, на этой войне. Дронов видел Симакова, Бобаджанова, Попенко, Тарасевича, других бойцов, идущих по грязи и несущих на себе все, что нужно на войне. Он не знал, чем измерить степень изнурения и силу выносливости солдата: видел только беспредельность физических возможностей человека и удивительное свойство его организма приспособиться к невероятно трудным условиям.

Первый раз он столкнулся с этим непостижимым свойством человека во Владимире, в пехотном училище. Зимой по морозцу курсанты шли на занятие. За городом, в поле, им встретилась другая курсантская рота. Она возвращалась в училище после многодневного лыжного похода.

Дронов внимательно разглядывал идущих на лыжах, надеясь встретить знакомого курсанта. И вдруг среди десятков лиц в глаза бросилось одно — молодое, розовато-бледное и безмятежно спокойное. Удивительным было то, что глаза у курсанта были закрыты.

— Почему он так идет? — спросил, ничего не понимая, Дронов лейтенанта, командира взвода, показав на лыжника с закрытыми глазами.

— Так он спит, — спокойно отвечал лейтенант. — Спит на ходу.

Дронов не поверил, подумал, что лейтенант шутит.

— А разве можно спать на ходу? Ведь нельзя, не получится это.

— Бывает, и на ходу уснешь. Все бывает, курсант Дронов. Дело наше — не мороженое есть в жару, а совсем наоборот…

Сам видел, лейтенант подтвердил, и все-таки не мог поверить — слишком невероятно, нереально все было. «Какая-то мистика, фантастика», — думал он, провожая взглядом лыжников.

— Товарищ лейтенант, а сколько он может вот так пройти?

— Трудно сказать, — ответил комвзвода. — Когда как. Все зависит от физиологических особенностей организма и внешних условий: тишины, положения тела и так далее. Так я думаю. А вообще — не знаю, надо самому испытать.

Этот эпизод и этот разговор со временем забылись. В училище жизнь быстротечна и кипуча, как вода в весеннее половодье. Спрессованный в часы и минуты распорядок дня нес курсантов без остановки и в конце концов вынес вначале на залитый весенним солнцем училищный плац — на торжественное построение по случаю выпуска, а затем — на фронт. И здесь, на дорогах войны, гвардии младший лейтенант Дронов сполна хлебнул всего — и опасностей, и лишений, и того физического и морального изнурения, когда кажется, что еще один маленький надрыв силы — и человек не выдержит, сломается и рухнет, как подпиленное деревце…

Особенно велико напряжение в наступлении. Оно поднимает моральный дух, но изматывает физически. И то, во что не верилось, случилось с Дроновым однажды осенней ночью, когда батальон, выбив противника из населенного пункта, весь остаток дня закреплялся на захваченном рубеже, а с наступлением темноты получил приказ преследовать отступившего врага, не дать ему оторваться.

Шли по пересеченной местности. Ночь была не сырая и не холодная. Дорога привела в лесок, стало темно. Двигались медленно, ориентируясь по видневшемуся над головой просвету, прислушиваясь к чуть слышным впереди голосам людей и поскрипыванию тележных колес. Дронов знал: впереди идет 1-я рота, а за ней — «хозяйство» начальника штаба батальона.

Юрий шел впереди взвода. Было около четырех утра. За спиной слышались шаги, пулеметчики тихо переговаривались. И все это стало странным образом смешиваться в голове и куда-то пропадать. Голова наполнялась тупой тяжестью, Дронов стал «клевать носом». А ноги шли, выбирали дорогу, обходили ямки, поворачивали в сторону, как поворачивала дорога. Дронов с трудом соображал, где он и что с ним происходит, а потом и вовсе перестал понимать и чувствовать себя и окружающую действительность. Сколько так продолжалось — несколько секунд, минуту, две? Вдруг его голова стукнулась обо что-то твердое, и он проснулся, открыл глаза… Да, Дронов уснул и какое-то время шел во сне, пока не наткнулся на задний борт стоявшей на дороге машины…

Он открыл глаза, стряхнул оцепенение, увидел перед собой серый прямоугольник автомобильного кузова и вновь почувствовал себя в суровой реальности. Он ясно осознавал, что только что спал на ходу. И, пожалуй, самым невероятным в этом было то, что он совсем не удивился тому, что с ним произошло. Тут же вспомнились курсант-лыжник и тот разговор с лейтенантом. «Как давно это было и каким наивным я тогда был», — подумал Дронов, поеживаясь от прохлады и обходя сбоку машину, оказавшуюся на его пути…

Быть сутками на ногах — обычное состояние на фронте. Ежечасное физическое напряжение, изматывание сил хуже болезни,