— Учу мал-мало.

— Ну-ка прочитай.

— Слушай, как читать, про себя?

— Вслух читай.

Юлдашев стал читать:

— «Союз нерушимый республик свободных…»

— Так, молодец, Барот, — похвалил товарища Мирзо. — А слова эти понимаешь? Знаешь, что такое «союз нерушимый»?

Юлдашев еще больше сузил глаза, словно запрятал в них хитринку.

— Как не знать? — оживился он. — Я так понимаю: мой Узбекистан, твой Таджикистан, Россия командира нашего взвода Дронова — все одна семья, один кулак, и этот кулак бьет фашистов.

— Правильно понимаешь. Читай дальше.

А дальше Юлдашев забыл, слова вылетели из головы. Мирзо спросил:

— Барот, хотира бар?[2]

— Бар, бар, — заговорил Юлдашев, обрадовавшись родной речи.

— А может, жок[3]? Учи как следует. Постарайся, Барот. Завтра на построении будем петь гимн всем взводом. А ты еще слов не знаешь. Товарищей не подведи.

— А ты сам когда учишь? — спросил Юлдашев.

— Весь день учу. Идем на завтрак — учу. Идем на стрельбище — опять учу. Вот ты дежуришь у пулемета, о чем думаешь?

Лицо Юлдашева просветлело, он обрадовался вопросу:

— Когда тихо, дом, мама думаем. Девушка думаем, враг-фашист думаем, как его убить…

— А я иду на завтрак и гимн про себя читаю. У пулемета дежурю — достану листок и тоже читаю. Вот так и выучил.

Сложнее было разучить мелодию гимна. Знал бы композитор А. Александров, как звучит его музыка, отстукиваемая на ложе автомата или на патронной коробке… Слышал бы он, сочинивший музыку, как запевала Силкин, взяв в одну руку алюминиевую ложку, а в другую — патронную гильзу, выбивал его мелодию…

Однажды вечером, оставив в окопах у пулеметов только дежурных наблюдателей, гвардии младший лейтенант Дронов построил взвод и объявил:

— Давайте попробуем спеть новый Гимн Советского Союза. Красноармеец Силкин, три шага вперед — марш!

Силкин вышел из строя, сделал такой вздох, что на груди звякнули медали, взмахнул рукой, словно дирижерской палочкой, и негромко запел:

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навели великая Русь…

Дронов и Мирзо разом подхватили:

Да здравствует созданный волей народов

Единый, могучий Советский Союз!

Все новые и новые голоса вливались в хор — словно ручьи втекали в реку, делая ее широкой и бурной. Пели Пугачев и Юлдашев, Цыбулько и Хорунжий. Пел весь взвод — дружно, сильно, многоголосо:

Славься, Отечество наше свободное,

Дружбы народов надежный оплот.

Знамя советское, Знамя народное

Пусть от победы к победе ведет…

Новый Гимн Советского Союза был взят на вооружение, он шел с советскими воинами в бой с заклятым врагом. Гимн сплачивал бойцов в одну боевую семью — частицу единого, могучего и несокрушимого Советского Союза. Гимн звал и воодушевлял воинов на ратные подвиги…

Настал февраль, на фронте чувствовалось приближение весны; заметно прибавлялись дни. А прибавка светлого времени оборачивалась новыми успехами в занятиях. Мирзо Бобаджанов все лучше узнавал пулемет, оттачивал технику стрельбы, добиваясь быстроты и точности, учился устранять задержки, тактически грамотно оценивать местность, определять расстояние до целей.

Таджика все больше тянуло к русскому офицеру, у которого было все: и располагающая к себе доброта, и педагогический такт, и отличные командирские данные — требовательность, воля, мастерство. Мирзо с удовольствием учился у него и втайне мечтал научиться вести огонь из «максима» так же искусно, как командир взвода.

Когда стрелял Дронов, в батальоне знали: это он ведет огонь. У дроновской стрельбы была своя «музыка». Он говорил:

— При правильной сборке пулемета, при хорошем уходе за ним можно выбить любой такт — хоть «яблочко», хоть «чечетку».

Да, Дронов владел высшим классом стрельбы, это было настоящее искусство. И Мирзо всерьез «заболел» этим искусством. Он понимал: пока не о «музыке» речь, до этого ему так же далеко, как от Киева до его родного Ура-Тюбе. «Но никому не возбраняется мечтать, — думал он. — Если один может, то и другому не зазорно учиться». А у него такой учитель! Заниматься с ним — не просто интересный труд, а радость! С Дроновым Мирзо не испытывал холода. Он никогда не уставал. И Дронов все больше чувствовал, с кем имеет дело. Опытный мастер видел, что с Бобаджановым стоит «повозиться». И занимался с ним индивидуально.

— Товарищ гвардии младший лейтенант, вы считаете: раз-два-три, чтоб выдержать нужную паузу? — спросил Мирзо после очередной показательной стрельбы.

— Да нет, Мирзо. Все происходит машинально.

— Как машинально? Само, что ли, происходит? — допытывался Мирзо.

— У меня пальцы сами чувствуют, сколько секунд нужно держать гашетку и когда отпустить ее.

Мирзо вздохнул:

— У меня так не получается…

— Ничего, получится. Скоро получится, вот увидишь. Кое-что уже сейчас есть.

Мирзо встрепенулся:

— А что есть?

— Чувство такта. Слитность с пулеметом есть. Выдержка, хладнокровие есть. Так что будет и свой почерк.

Суровый фронтовой быт сблизил их. На фронте дружба крепнет быстро. Люди ее поддерживают, оберегают от ударов судьбы. А окрепнув, она сама поддерживает людей, дает им силы и мужество в час испытаний.

Зима шла к концу, а по ночам еще подмораживало. В одну из таких ночей гвардии младший лейтенант Дронов с бойцами прочесывал лес. Группа была небольшой — командир взвода взял на задание один расчет. В лесу были замечены вражеские солдаты. Оказавшись у нас в тылу, они днем отсиживались в глубине леса, а ночью выходили к дорогам в надежде мелкими группами пробиться к своим.

Лес прочесывали в расположении тылов дивизии. Время перешло за полночь, мягко светила луна, на снегу лежали голубовато-бледные тени деревьев. Дронов с автоматом в руке шел впереди. Снег был неглубокий, но движение затруднял. Справа и слева, рассыпавшись на ширину зрительной связи, шли красноармейцы. Пока все было спокойно. Впереди слабо просвечивалась поляна. Дронов решил обойти ее слева и справа. По его указанию бойцы разделились, сам командир взвода пошел прямо и вскоре оказался на открытом месте. Вдруг слева за деревьями послышалась стрельба. Юрий подкинул автомат на руке и бросился туда через поляну. И тут перед ним разорвался снаряд. Дронов упал, в глазах замельтешили цветные круги, в ушах возник и не прекращался гул. Несколько осколков пробило полы шинели, но это обнаружилось после, а сейчас он лежал, сбитый ударной волной, уткнувшись лицом в снег. Дронов не помнил, сколько пролежал так. Очнувшись, почувствовал, что жив, и с трудом стал подниматься.

Первым к командиру взвода подбежал Мирзо. Он поднял его автомат, повесил себе на левое плечо, взял Дронова под руку, спросил:

— Вы ранены?

Дронов не отвечал. Поддерживаемый Бобаджановым, он с трудом передвигал ноги.

— Не задело нигде? — уже громче спросил