Дронов и на этот вопрос не ответил. Он не слышал. В ушах стояла боль, в голове шумело, он плохо соображал и плохо ориентировался. Мирзо довел его до медсанбата (до него было около трех километров) и под утро вернулся в батальон.

На другой день Мирзо попросился у командира роты сходить в медсанбат. Он и сам был как больной — молчаливый, хмурый.

Гвардии старший лейтенант Васильцев заметил перемену в настроении Бобаджанова и сказал:

— Вы — агитатор взвода, а агитатору не к лицу печаль. С командиром взвода ничего страшного не случилось. Обыкновенная контузия. Отлежится несколько дней и вернется в роту.

— Эх, кабы так, — вздохнул Мирзо.

— А как же иначе? Придет как штык…

Сравнение со штыком было не совсем точное, но прозвучало убедительно. Мирзо кое-как успокоился, но не переставал думать о командире.

Дронов был в меру строг, всегда требователен, а так, в житейском смысле, отличался веселым нравом, простотой, доступностью. Он и в бою оставался таким же собранным, выдержанным, не теряющим самообладания. Даже в самые тяжелые минуты Дронов не впадал в уныние и тем более в панику. Казалось, ему все было нипочем, ко всему он привык, все знал и умел. Юрий воевал, как работал: аккуратно и старательно, сообразуясь с обстановкой и полагаясь на знания, опыт, силу духа и силу оружия. Об умении Дронова командовать, руководить людьми, о его мастерстве вести огонь из пулемета по-своему, как говорили специалисты, «на высокой музыкальной ноте», в батальоне знал любой. И когда его контузило, переживали все. Комбат Ольшевский и командир роты Васильцев, занятые по горло, выкраивали минуты, чтобы позвонить в медсанбат, узнать о состоянии гвардии младшего лейтенанта Дронова.

Во взводе обрадовались, когда узнали, что Бобаджанова отпустили в медсанбат. Чего ему только не наказывали: и то скажи, и это передай… Вот только не знали, что послать младшему лейтенанту. На передовой в магазин не сбегаешь, сувениры в снегу не валяются. Хоть бы какой подснежник откопать возле окопа, так время не подошло…

— Давайте мы ему коллективное письмо напишем, — предложил Иван Попенко.

— А может, боевой листок выпустим и все в нем расскажем?

Эта мысль пришла в голову гвардии старшему сержанту Симакову, оставшемуся за командира взвода. На том и порешили. Боевой листок попросили написать Бобаджанова.

— Иди, Мирзо, к замполиту, советуйся, что и как, и действуй.

— Старшину разыщи, пусть фляжку наполнит. А то скоро День Красной Армии, а там и сто граммов не поднесут. Я лежал, знаю, чем угощают…

Боевой листок получился удачным. Все оценили талант Мирзо по достоинству. Он и заголовок придумал подходящий: «Боевой привет нашему командиру!» В конце приветствия бойцы поставили свои подписи. А старшина роты Шкрабак приготовил Дронову кусок мыла, белый материал для подворотничков и банку тушенки.

— А писем не было командиру? Вот кстати пришлись бы!

Писем Дронову не было.

Мирзо шел легко и быстро. Ноги сами несли его в деревню, где располагался медсанбат. До нее было километра три. Через полчаса он отыскал дом, в котором лежал командир. Там и встретил гвардии младшего лейтенанта. В поношенном халате, в стареньких валенках, бледный, осунувшийся, он мало походил на того красивого, подтянутого, неунывающего командира пулеметного взвода, каким привык его видеть Мирзо.

Чтобы не мешать раненым, лежавшим на койках, они отошли к окну. Лицо Дронова просветлело: он рад был встрече. Говорил с трудом, странно картавил и плохо слышал.

— Во взводе никаких происшествий, никто не погиб, не заболел. Позиции занимаем прежние, но скоро сменим. По всему чувствуется, что не сегодня-завтра пойдем дальше, на запад.

— Как Симаков?

— Командует.

— Помогай ему. Собери комсомольцев, поговори с ними о взаимодействии с пехотой, о помощи молодым пулеметчикам. Да я и сам скоро вернусь. Вот только уши отпустит. Голова уже не кружится, речь возвращается… Спасибо, что пришел. За приветы и за подарки — за все спасибо.

Дронов вернулся во взвод на другой день. Добыл каким-то обрезом свое обмундирование и к ночи незаметно ушел.

Мирзо и Дронов были почти одногодки. Оба у сердца носили комсомольский билет. Командир помогал Мирзо вести во взводе воспитательную работу, давал ему материалы для бесед, подсказывал, с кем и о чем поговорить.

— Рассказывай больше о победах наших войск на Правобережной Украине. Используй сводки Совинформбюро, «Правду», «Красную звезду», нашу армейскую газету «За честь Родины», дивизионку.

Мирзо подбирал материалы. А говорить действительно было о чем. Войска 1-го и 2-го Украинских фронтов продолжали успешное наступление. В январе был освобожден Кировоград, в феврале в результате Корсунь-Шевченковской операции ликвидирована крупная группировка немецко-фашистских войск. Мирзо с воодушевлением рассказывал об этих событиях. Когда он говорил, глаза его загорались, голос звенел от возбуждения.

Была и другая тема для бесед, и был гнев в глазах и в словах комсомольского агитатора. В конце января батальон остановился на несколько дней в Кировограде. Город носил следы ожесточенных боев. Пулеметный взвод разместился на окраине в двух уцелевших деревянных домах, вблизи городской тюрьмы. В период фашистской оккупации она была превращена в застенок. Здесь томились наши люди, не покорившиеся врагу. Гитлеровские палачи жестоко пытали их, а перед бегством из города по ночам вывозили на грузовиках и расстреливали во рву, недалеко от тюрьмы.

Гвардии младший лейтенант Дронов узнал эту страшную историю от парторга батальона Попова.

— Сводите туда своих людей, — сказал парторг, — пусть посмотрят… Мы там митинг провели, когда вы были в боевом охранении. Получили мощный заряд ненависти…

Посуровевший младший лейтенант построил взвод и повел к тюрьме. Шли недолго. От мрачного серого здания повернули влево и за тыльной стеной вышли на пустырь, к тому месту, где фашистские палачи совершали казнь. На дне широкого рва пулеметчики увидели закоченевшие тела расстрелянных. Их было не менее двухсот. Жертвы гитлеровских выродков лежали друг возле друга — как стояли вместе, так и упали, сраженные пулями. Людей расстреливали в нижнем белье, руки у некоторых мужчин были скручены колючей проволокой. Среди казненных много стариков, женщин, подростков…

А наверху, на заснеженном пологом краю рва, лежали обгоревшие деревянные ворота с распятыми на них мужчиной, женщиной и ребенком лет трех-четырех — семья, принявшая мученическую смерть…

Сняв шапки, стояли гвардейцы-пулеметчики на краю рва. Стояли молча, цепенея от того, что видели. Командир взвода обвел взглядом суровые лица подчиненных. На выступивших скулах Мирзо Бобаджанова ходили желваки: солдат крепко сцепил зубы и тяжело дышал. Помрачнело, стало землистым лицо Силкина. У старшего сержанта Симакова дрожали губы… Да и сам командир взвода был не менее потрясен страшным зрелищем. Кровь стыла в жилах от лютой ненависти к врагам.

Провели