— Хорошо, мамуля, не буду, — не задумываясь, ответил мальчик, обожающий мать и всецело ей доверяющий.

О Тимофее Глухове ходили противоречивые слухи по деревне, и Ваня давно привык к мысли, что это сомнительный человек.

— Ты что, Тимофей, один хлеб собрался есть? — кричал народ. — Вас всего трое, куда вам столько?

Он молчал, словно люди — просто назойливые мухи. Прошёл вдоль очереди, выслушивая, что о нём говорят, и остановился прямо перед Марьей Антоновной и её сыном.

— На, Марья, — протянул он ей одну из сумок. — Это тебе и твоему мальцу.

Вот так номер! Вся очередь мгновенно стихла. Марья Антоновна медленно подняла на него глаза. Его голубой взгляд был не терпящим возражений.

— Чего смотришь? Бери, говорю!

Она вздрогнула. Взглянула на его протянутую руку. Рука была большая, широкая, мозолистая. Рука трудяги.

Потом она глянула на сына. Ванька стоял, разинув рот, и гонял глаза то на одного, то на другую. И снова обратилась к Тимофею.

— Бери же! Кому говорю!

— Да возьми ты, Марья. Всё правильно! Бери! Тебе пацанёнка кормить надо! Бери, родная! — зашумел народ.

Она протянула руку и, обжигаясь о шершавые пальцы Тимофея, взяла сумку.

— Гордячка какая… — пробубнил Глухов и оскалился наподобие улыбки.

— Спасибо, Тимофей. Я сейчас деньги отдам.

— Да иди ты… со своими деньгами, — нахмурился он и ушёл в сторону дома по тропинке.

— Мам, это что сейчас было? — спросил Ваня, когда Тимофей не мог уже их слышать.

— Не знаю…

Они побрели к дому, удивляясь и не представляя, что и думать. Но тут их ждала ещё одна неожиданность. Возле их калитки курил Тимофей. Пока они подходили, смущённая Марья Антоновна рассмотрела Глухова. Крепкий, жилистый, в бежевой рубахе с закатанными до локтей рукавами, с расстегнутыми до середины груди пуговицами, в плотных, выгоревших на солнце, чёрных штанах, на коленях почти протёртых, в чёрных чунях на босу ногу. Волнистые тёмно-русые волосы свалялись от пота и торчали смешными завитками в разные стороны.

Когда они подошли, он бросил окурок в траву и растёр его.

— Ты иди, малец, в дом, хлеб отнеси. Я поговорю с твоей мамкой пять минут и верну тебе её в целости и сохранности.

Ваня посмотрел с недоверием на мужчину, взял хлеб и понёс к дому. Мать сказала ему вдогонку:

— Не волнуйся, Ванюш. Я сейчас приду.

Когда мальчик скрылся в доме, Тимофей приблизился к Марье Антоновне, облокотился одной рукой о забор и посмотрел ей в лицо.

— Слушай, Марья, я вот тут подумал: может, нам с тобой сойтись? Я бы помог тебе с мальцом и по хозяйству.

Она смотрела внимательно ему в глаза. В них промелькнуло что-то тёплое, вполне человеческое. Чувствовался запах его пота и сигарет. Интересно, он сейчас очень огорчится?

— Спасибо тебе, Тимофей, за предложение, но… нет. С Ванькой я сама справлюсь, прокормлю как-нибудь. А с тобой я быть не хочу.

Он весь как-то сразу похолодел и зачерствел.

— Что, рожей не вышел? Противен тебе или не забыла ещё своего Серёгу?

— Нет. Дело не в этом.

— Слава тебе моя не нравится дурная!

— Не люблю я тебя, Тимофей, и боюсь, если честно.

Он приблизился к ней вплотную и хрипло прошептал:

— А я ласковым буду.

И дотронулся кончиками пальцев до её прически. Она почувствовала, как наперекор рассудку снизу живота плеснула стихийная волна желания. Женщина отпрянула от него и отвернулась.

— Между нами шесть лет разницы…

— Ты не меня боишься, Марья. Ты себя боишься. А моя слава, она больше чем наполовину надумана нашим бездельником-народом, которому только бы язык почесать. Какая тебе разница, кто что думает! Ты для себя живи, Марья, по своей совести. Я уверен, однажды обстоятельства повернутся так, что тебе придётся жить со мной. Я чувствую — ты моя женщина, хоть ты это отрицаешь и будешь отрицать. С этого дня ты будешь думать обо мне каждый день. И гадать: каких там ещё наломал Тимка дров?

— Мне бы твою уверенность, — покосилась на него женщина.

Он ничего больше не сказал, развернулся, взял сумку с хлебом и пошёл домой. Она потихонечку, не спеша, тоже двинулась в сторону дома, заметила в окне наблюдавшего за ними Ваню. Что подумал сын? Она зашла на терраску, закрыла дверь, прижалась к ней спиной. Постояла так с минуту, приходя в себя. «Гад какой! Права Лида. Хотел сыграть на чувствах изголодавшейся женщины!»

Когда она зашла в комнату, Ваня с облегчением спросил:

— Что он хотел?

— Он предложил жить с нами, представляешь? Размечтался!

— Ты ему отказала.

— Неужели согласилась бы?

С этих пор Марья Антоновна бежала за хлебом, покупала и поспешно уходила. Избегала встречаться с Тимофеем, хотя, правда, часто о нём думала. Впрочем, он её не преследовал. И ничего плохого ей не делал. Может быть, если бы она тогда согласилась, жизнь бы пошла совсем другой дорогой. И Ванечка был бы сейчас жив и здоров.

VII Август 2001 года.

Палашов беспрепятственно вернулся в дом Милы. Входя, он старался не шуметь, чтобы застать девушку врасплох, но Мила неподвижно сидела за столом лицом к двери, поставив руки на локти и опёршись головой на ладони, и явно дожидалась его. На плечах опять красовалась лохматая кофта — к ночи в терраске стало свежо. Ожила и заговорила первой:

— Извините меня. Я слишком долго на вас глазела… Задумалась.

«Задумалась! Всего-навсего! Да ты, подруга, всё нутро мне перевернула!»

Евгений Фёдорович вымыл руки и сел напротив девушки. Она откинулась на спинку стула.

— Вы красивый мужчина.

«Красивый мужчина» фыркнул.

— Брось. Меня это не волнует.

— Но это может взволновать кого-то другого. Понимаете?

— Ты что же думаешь, я ещё не понял этого за двадцать восемь лет жизни?

— Красивый, но не вежливый. Можно просто поблагодарить и всё.

Палашов снисходительно улыбнулся.

— Хорошо. Спасибо.

— У вас