с изумлением замечал, что ему почему-то дорого каждое слово об этой девушке, словно какая-то любопытная жажда до этих слов обуяла его. Он бы слушал и слушал, но женщина замолчала. Сердце его опять наполнялось каким-то тёплым чувством. Он решил открыть Марье Антоновне роль Милы в этом преступлении, как он её сам сейчас понимал:

— Она мне призналась… Просто я уже с ней разговаривал немного сегодня. Так вот. Она мне призналась, что любит вашего сына. И ещё она была среди тех девятерых в эту ночь. Она утверждает, что знает всё, что там произошло.

Марья Антоновна побледнела ещё, хотя казалось, больше уже невозможно. Она заговорила, как будто уговаривая саму себя:

— Нет. Но не могла же она его обидеть. Они же в хороших отношениях. Возможно, Ваня ей всё и рассказал.

— Ещё она винит себя в смерти Вани. Она тайно отпустила его из плена, но кто-то заметил, сказал Тимофею, и началась погоня. Она утверждает: если бы не отпустила самовольно Ваню, то Глухов в погоне за ним не нанёс бы ему смертельный удар в спину. Я думаю: откуда ей было знать, что так всё произойдёт? Намерения у неё были самые лучшие.

— Как я на это надеюсь! — вздохнула Марья Антоновна.

— Мы с вами поступим вот как. Я запротоколирую нашу с вами беседу, а потом, скорее всего уже завтра, зайду к вам. Вы с протоколом ознакомитесь и, если вы со всем написанным согласитесь, подпишите его. Мне бы хотелось понять, откуда ноги растут. Я имею в виду, что Иван делал у Глухова в сарае с ножом в руках? Позволите мне заглянуть в соседнюю комнату?

— Да. Конечно.

Палашов поднялся и удалился через открытый дверной проём. Спустя некоторое время из дальней комнаты донёсся его приглушённый голос:

— Марья Антоновна, вы что-то говорили о переписке между Павлом Кругловым и вашим сыном. Если будет такая необходимость, мне придётся с ней ознакомиться.

Женщина ответила не сразу:

— Это ваше право. Вы же должны во всём разобраться.

— Спасибо за доверие.

Через минуту следователь вышел из комнаты. Его поразила в ней только бедность обстановки. Старая лежанка, старые кровати, старые два шкафа. Старое, старое, старое… Как будто жизнь в ней остановилась. Только в серванте — несколько относительно новых фотографий и на книжной полке — не очень ветхих и пыльных книг. Марья Антоновна была хороша собой в молодости, как и её мать. Отца почему-то не было на фотографиях.

— У Вани есть дневник?

— Я не знаю. Иногда он писал что-то в тетрадях. Но, возможно, это были уроки.

— Посмотрите, пожалуйста. Если он есть, он мог бы многое прояснить.

— Хорошо. Я поищу. Можно мне задать вам вопрос?

— Задавайте!

— Когда вы вернёте мне тело сына для погребения?

— Думаю, через несколько дней. Возьмите мою визитку, — он протянул карточку, — позвоните мне дня через три. К тому времени наверняка буду точно знать. Перед уходом я быстренько осмотрю участок. Проводите?

Женщина кивнула и пошла вперёд, показывая дорогу. Они вышли в терраску. Рядом была вторая дверь, за которой тянулся подсобный коридорчик, ведущий на примыкавший к задней стене дома скотный двор. В коридоре им на пути попалась полосатая кошка, видневшаяся в тусклом освещении лампы. На полках стояли банки, ящик с куриными яйцами, лежали инструменты. В уголке над ведром висела кульком марля с творогом. Около этого ведра и тёрлась кошка. На скотном дворе стояла в стойле коза.

— У вас коза есть? — удивился Евгений Фёдорович.

— Да. Коза, куры и кошки. Козу для себя только держу. От одной молока мало.

Они прошли скотный двор насквозь и вышли через распахнутую дверь в сад. На улице уже начало смеркаться. Овощник остался у них справа позади. Перед ними лежало картофельное поле, которое можно было обойти с двух сторон по тропинкам. С левой стороны забор соседей прятался за кустами малины, а тропинка стелилась мимо них, дальше — мимо вишнёвых с одной стороны и яблоневых деревьев с другой стороны. Участок разлёгся по наклонной к лесу, поэтому где-то внизу тропа пропадала из виду. С правой стороны её сестрица подходила к небольшому щитовому домику, по пути заглядывая к «скворечнику», в котором справляли нужду.

— Что там за строение? — поинтересовался следователь.

— Там летний домик. В нём есть душ и комнатка с кроватью, на которой в тёплое время года спал Ваня.

— Дом очень старый?

— Ему, наверное, лет десять. Нет. Двенадцать лет. Его мой бывший муж поставил ещё до того, как смылся от нас.

— Пойдёмте взглянем.

Они направились правой тропинкой. Небольшой козырёк прикрывал от дождя единственную ступеньку. Дом был не такой маленький, каким казался издалека. Марья Антоновна достала из кармана передника ключ и отперла дверь. Небольшая площадка предваряла сбоку душ, а прямо комнату. Пол был из узкой доски. В комнате имелось небольшое квадратное окно с пёстрыми шторами, под ним — аккуратно заправленная пёстрым покрывалом кровать, рядом с кроватью — тумбочка, в ней — тетради, ручки, нож, перо ворона, пара сухих цветов, туалетная вода, дезодорант, несколько учебников, пара книг по истории и навигации, политическая карта мира и карта звёздного неба. «Увы, бедняге никогда теперь не стать моряком!» — с грустью подумал Палашов и заметил в восточном углу высоко под потолком маленькую полку с иконами Божьей Матери, Иисуса Христа и Николая Угодника.

— Откуда у него эти книги, карты?

— Паша привёз из Москвы. Ваня попросил, он и привёз.

— Куда ведёт вторая тропинка?

— В лес. Там у нас родник. Мы там питьевую воду берём.

— Дорога в лес мимо участка Глуховых встречается где-нибудь с этой тропинкой?

— От той дороги тоже тропинка к роднику есть.

— Ясно. Ваня ночевал здесь всё лето?

— Да. И днём здесь читал, писал.

Палашов аккуратно приподнял подушку и увидел тёмно-синюю записную книжку.

— Похоже, это и есть его дневник. Возможно, мне придётся его изъять. Прочтите-ка вы его сама. Вдруг вы узнаете что-то очень важное о сыне. И скажете об этом мне, если это меня касается.

— Хорошо.