В душе был белый поддон со стоком, над ним располагалась угловая полка с дешёвым мылом, шампунями и мочалками. На стене благоухал берёзовый веник на длинном гвозде. Шторка защищала стены и пол от брызг во время купания. Вода нагревалась тэном, её приходилось таскать вручную. За перегородкой была скамеечка и вешалка для полотенец и одежды. Тазик для стирки выглядывал из-под скамейки. Два больших полотенца и одно маленькое висели на бельевой верёвке, на улице. Верёвка была натянута между двумя столбами.

— С вашего позволения, я удаляюсь до завтра, — сказал Евгений Фёдорович, когда они с Марьей Антоновной вышли на улицу. — Держитесь.

Ей ничего другого и не оставалось. Он тронул под локоть бедную, уставшую страдать женщину. Она была совсем невысокой, и следователь мог запросто спрятать её к себе под мышку. Но она была холодной и гордой. Беда как будто укрепила её, а не сломила. Она кивнула, глядя ему в лицо карими глазами, отпуская его. Он ещё на секунду задержался, затем развернулся и быстро пошёл в сторону дома. Больше он не стал заходить внутрь, а, обойдя дом кругом, вышел через открытый для жителей деревни проход к роднику. На улице он заметил, что круглолицая соседка наблюдает за ним через штору со своего крылечка, но не подал виду.

На часах было уже без пятнадцати девять. Становилось всё темнее и холоднее. Палашов спешил обратно к Миле. Притом он обнаружил кратчайший путь. За сараем, возле лип, дорога по диагонали через луг уходила прямо в сторону дома девушки. По ней он добрался бы за пару минут, но он ещё раз обошёл все дома. Жизни по-прежнему не было ни в одном из них, кроме дома Глухова. К Глуховым Евгений Фёдорович решил зайти завтра. Ему надо было разобраться сначала с Милой. И предстоящий разговор с Милой почему-то его волновал.

— Ванюшка, сынок, пойдём скорее. Мне кажется, там уже вся деревня собралась. Сейчас весь хлеб раскупят, нам с тобой не достанется.

Это раз в неделю приезжал к ним грузовик с хлебом, потому что жители постоянные в деревне были, а магазина не было. Ванюшка никак не мог оторваться от мультфильма. Он не был избалован: телевизор показывал всего две программы — первую да вторую. Мультик или сказка — для этого ребёнка настоящий праздник и большая редкость, доступная только потому, что сосед Валерка антенну установил. Мать это прекрасно понимала и терпеливо ждала сына. Но время бежало, а он всё никак не выходил из комнаты.

— Мамуль, здесь же рядом совсем! Ты иди, пока в очередь вставай, а я подтянусь к тебе! Мульт уже заканчивается!

— Хорошо!

Марья Антоновна посмотрелась в зеркало, поправила незамысловатую прическу, пригладила воротничок платья.

Стоял конец июня. Погода была отличной, солнечной, тёплой, но пока ещё не утомляла зноем и навязчивыми насекомыми. Машина, привозившая хлеб, останавливалась на дороге за сараями напротив дома Кругловых. Прежние хозяева — старики — умерли, а молодёжь продала отчий дом, не желая таскаться из Москвы в такую даль. Они давно уже переехали в Москву работать и жить. Шли времена, когда жизнь в российских деревнях постепенно вымирала, особенно в областях центрального региона. От Москвы до Спиридоновки далековато, а потому дома не отпугивали ценой покупателей. Правда, желающих было совсем немного, но вот Кругловы как раз и нашлись. Они вывозили на лето бабушку с двенадцатилетним мальчонкой подышать свежим воздухом, «покушать витаминчиков», набраться сил. С ним Ванюшка и подружился.

Марья Антоновна взяла сумку, деньги и со словами «я пошла, догоняй!» отправилась на улицу.

Когда она подошла, полдеревни уже отоварилось и народ потихонечку расползался по домам. Кое-кто всё ещё стоял в сторонке и точил лясы. Но хвост очереди, спускавшийся вниз улицы, которая постепенно убегала под большущий крутой бугор, был ещё порядочным. Фургон зиял деревянными стеллажами, как открытая пасть зубами. Только выходило — это была пасть, не в которую кладут, а из которой вынимают. И хлеба в ней оставалось негусто. Кругловых видно не было. Они, вероятно, уже дома пробовали вкусный свежий хлебушек.

— Здравствуйте! — поздоровалась со всеми Марья Антоновна и пристроилась в конце очереди.

Перед ней стояла женщина с самого низа деревни.

— Ну, ты чего, Марья, живёшь рядом, а пришла самая последняя? Гляди, и хлеба тебе не достанется!

— Да это всё Ванька со своими мультфильмами! Его ждала-ждала, да так и не дождалась.

— Ну-ну.

Марья Антоновна стала рассматривать очередь. Примерно в середине стоял Тимофей и разговаривал с соседом Игорем Елоховым, который проводил отпуск в Спиридоновке. Они были почти одного возраста. Глаза Марьи Антоновны обожглись о колючий взгляд Тимофея Глухова и тут же в целях самосохранения уткнулись в землю. Ладони её вспотели. «Что ты на меня пялишься?» — подумала она.

Женщина взглянула в сторону дома и тут увидела самого любимого мужчину в своей жизни — Ванечку. Он приближался к ней непринуждённой походкой. Хорошенький десятилетний мальчик со слегка крупноватыми губами, чистый и невинный, как горный хрусталь. Распахнутые каре-серые глаза с улыбкой смотрели на неё, мать. Во всех его чертах сквозила любовь к ней. Он был спокоен и доволен. Его небогатая одежда — синяя маечка без рисунка и коричневые просторные шортики — совсем не портила его облик. Волосы его для тогдашней моды и для лета были длинноваты.

— Мамуль, да ты не переживай! — сказал он ей, когда подошёл. — Если нам хлеба не хватит, я в село сгоняю на велосипеде.

Она его приобняла:

— Ну, конечно, сынуля. Я не переживаю. Блинов напеку, если что. Мука-то есть, молоко, яйца тоже.

В очереди вдруг пробежал ропот возмущения.

— Вот гад! — проворчала Лидка, женщина с самого низа деревни. — Тут баба с мальчонкой в конце очереди, а он столько хлеба набирает! Свиней, что ли, кормить им собрался?

Марья Антоновна посмотрела, что творится у машины. Действительно, Тимофей невозмутимо набирал хлеб в две разные сумки, не обращая внимания на беспокойство в очереди. Он взял пять буханок чёрного и семь батонов белого хлеба. Расплатился.

Тогда Марья Антоновна нагнулась к сыну и зашептала ему в ухо:

— Ванечка, пообещай мне, никогда не связываться с этим человеком.