в фабзавуч. А через два года подросток получил командировку в Алма-Ату на рабфак. После рабфака он поступил в Горно-металлургический институт.

Теперь его дети, дети горного инженера Абдрахмана Тохтабаева, учатся в институтах Алма-Аты и не так уж редко заходят в гости к Таисии Алексеевне.

Сколько их, часто наивных и еще неграмотных, становилось буровиками, коллекторами, лаборантами, техниками, потом и инженерами. А в цехах завода и на рудниках вырастали и свои металлурги, и свои горняки. Словом, формировались казахский рабочий класс и техническая интеллигенция.

Воспитание кадров буровиков было тогда едва ли не главной заботой Сатпаева потому, что без них нельзя было форсировать геологоразведочные работы, невозможно было обеспечить рудой и углем уже действующий Карсакпайский завод. Особенно в следующей пятилетке.

Когда Сатпаев сказал Ягодкину, еще бывавшему здесь наездами, что на будущий год надо ввести в действие пятнадцать бурильных станков, тот даже плечами пожал:

— Далеко замахиваетесь, Каныш Имантаевич. Понимаю ваше желание. Но это, согласитесь, сейчас многовато для нужд Карсакпайского завода. Что касается ваших предположений о рудных запасах, то это ведь пока только предположения.

— Да, но я уже неоднократно убеждался, что англичанам выгодно было преуменьшать наши запасы.

— А вы хотите преувеличить, — парировал Ягодкин. — Мы же тоже критически отнеслись к английским данным. Я не хочу покушаться на ваш геологический оптимизм, но в своих прогнозах нужно быть сдержанным. Мечтать все мы умеем, а денежки счет любят.

Деньги, понятно, любили и любят счет. Но спор-то был не о деньгах. Каныш Имантаевич умел экономить государственные средства. Спор был о будущем Центрального Казахстана. Сатпаев еще в 1927 году высказал на основе своей уверенности в потенциальных запасах Джезказгана ту точку зрения, что Карсакпайский комбинат является лишь началом дальнейшей индустриализации района. Но Каныш Имантаевич был молодым, мало кому известным геологом, как, в сущности, мало известным в стране был и сам Джезказган. Страна очень нуждалась в медной руде, но были и другие меднорудные месторождения, более изученные, с утвержденными запасами и к тому же расположенные ближе к железным дорогам. Их развитию отдавалось предпочтение.

Словом, пятнадцати станков Сатпаев добился только через два года, а тогда, после разговора с Ягодкиным, к двум действующим ему удалось добавить лишь один. Кроме того, он перевел станки на глубокое бурение, чтобы добраться до тех далеко залегавших от поверхности пластов, исследовать которые и не помышляли англичане. И уже первая глубокая скважина подтвердила его прогнозы! Надо вести разведку интенсивнее. Следовало, никак не откладывая дело, создать условия для буровых работ и зимой. Но как?

Чтобы не останавливать зимой буровые станки, требовалось соорудить тепляки. А где взять для них лес? Да и перевозить деревянные укрытия с места на место — одно мученье. А что, если сделать юртообразное укрытие? Войлок и теплее досок и легче. У казахов-рабочих есть и аульный навык — быстро собирать и разбирать юрту. Предложение Сатпаева встретило поддержку со стороны буровиков и дирекции комбината. Войлочные тепляки в степи сослужили свою службу пятилетке.

Практическая сметка Каныша Имантаевича помогла ему завоевать полное доверие парткома, инженеров, рабочих. К сторонникам Сатпаева принадлежал и директор Карсакпайского комбината Ковалев, положивший много сил, чтобы и в Москве, в Цветмете, внимательно отнеслись к оптимистическим прогнозам Сатпаева, к его настояниям расширить фронт геологических работ.

Приехали весной из Ленинграда, с курсов, первые буровые мастера-казахи.

В ту пору Каныш Имантаевич получил едва ли не первую свою награду, о которой помнил всю жизнь, — скромную красную книжечку, удостоверение «Ударника первой пятилетки».

…Каныш Имантаевич часто ездил в степь, где у него было много друзей.

Непременно брал с собой в дорогу почти ведерный чайник, кайло, молоток. И, конечно, у Каныша Имантаевича в полевой сумке всегда были компас, карта, набор карандашей, записные книжки.

Однажды подъехали к двум одиноким юртам. Каныш Имантаевич сразу узнал кочевье. Мамана, одного из своих многочисленных и уже довольно давних приятелей.

Высокий старик в малиновой тюбетейке бросил жердь — он делал загонку для телят, — заспешил навстречу Сатпаеву, а Сатпаев — к нему.

Обнялись. Постояли молча. Старик отечески глядел на геолога:

— Каныш, айналайн! А уж мы ждали, ждали… Уже барашек варится, Каныш. Отдохни, милый мой, пожалуйста.

— Откуда же вы знали, что я приеду, ага?

— Табунщик Сафуан, как только услышал вашу машину, как только узнал ее издали, галопом сюда. Машина идет быстро, а степные кони быстрее: им дороги не нужно.

В юрте Мамана из-под старого войлока проглядывали, как цветы в степи, желтые и красные прутья пойменного кустарника — чия. На не успевшую слежаться траву были брошены кошмы и разостлана скатерть — дастархан.

Сатпаев сделал знак шоферу Петру. И пока Маман уговаривал Каныша Имантаевича остаться после обеда отдохнуть, Петр вернулся с пудовым мешком и поставил его у входа в юрту.

— Ай, Каныш, мука теперь дорогая. Да и не всегда достанешь. Спасибо за то, что подумал о старике. Но и старик думал о Каныше.

Открыл сундук, вытащил несколько камней:

— Посмотри, дорогой!

— А вы говорите, Маман, чтобы я отдыхал. Да разве будешь отдыхать после таких находок?

И уже про себя:

— Гм… гм… Да ведь это самородная медь! Где, рассказывайте, Маман-ага, нашли?

— Там, где Санька копался, только выше, у подножья Верблюжьей сопки.

Санькой в степи называли еще до революции предприимчивого купецкого приказчика Белова. Сатпаев знал его маршруты, но на всякий случай спросил:

— У родника?

— Да, у родника. В сторону зимовки.

Сатпаев достал карту, еще раз переспросил про им одним ведомые приметы, записал.

— А это?

— Нет, ага, этот с виду блестит, но пользы от него никакой.

Старик посмотрел на камень, швырнул в угол:

— И камни обманывают, не только люди!

Каныш Имантаевич внимательно перебирал сокровища Мамана, иные откладывал в сторонку, об иных подробно расспрашивал — где нашел, в каком месте?

Подбросил на ладони камень приятных зеленоватых тонов.

— Где, говорите, нашли, аксакал?

Старик опять подробно рассказал. И, сверив его слова с картой, Сатпаев сделал запись: «Маман, гипс».

Так было открыто месторождение пластовых гипсов. Пробуренная скважина дала отличные результаты. Месторождению дали имя Мамана.

Не один Маман в степи был добровольным помощником Каныша Имантаевича. Во многих юртах его ожидали находки, а бывало, и в контору, в Карсакпай, как позднее в Джезказган, куда переселился отдел геологии, приезжали с образцами жители далеких аулов.

Пути геологов часто пересекаются. Летом 1931 года Каныш Имантаевич вновь повстречался в Джезказгане со своим старшим товарищем и другом Михаилом Петровичем Русаковым.

Вспомнили Томск, Технологический институт, встречу в урочище Бес-Шоку, совместную работу в геологической партии. Вспомнили Карсакпай и