первый выпускник, рискнувший с ним спорить. Но, встретившись взглядом с молодым геологом, вдруг произнес:

— Ну его! С ним разговаривать теперь бесполезно. Его же Сатпаев уже сагитировал. — И обращаясь к секретарю: — Пишите: Штифанов — Джезказган.

На этот раз со станции Джусалы Штифанов летел самолетом. На нем перебрасывали для срочной отгрузки уральским заводам джезказганскую окисленную руду. В обратный рейс самолет брал пассажиров.

Сатпаев встретил Василия Ивановича приветливо, подшучивал, как раньше, но Штифанов не мог не заметить, что Каныш Имантаевич говорил с ним как с равным, без прежнего покровительственного оттенка. И хотя Василий Иванович получил назначение в Джезказганское рудоуправление старшим рудничным геологом, Сатпаев считал его нужным человеком и в конторе геологоразведчиков, давал ему время от времени поручения, далеко выходящие за пределы обязанностей рудничного геолога и связанные с проблемами всей геологии Большого Джезказгана.

Штифанова радовала эта работа, радовало дружеское отношение Каныша Имантаевича. А дело было не только в том, что Сатпаев угадал в Штифанове талантливого геолога, к тому же пр₽ данного Джезказгану. Сатпаев предчувствовал и понимал, что рано или поздно ему придется уехать отсюда. Кто его заменит? Об его отъезде тогда не могли и думать Саид Сейфуллин, Василий Штифанов, Егизбек, Маман, все джезказганцы. А Сатпаев думал…

Радиус работ джезказганских геологов расширялся с каждым годом, устремляясь и на север и на восток. Теперь многие разведочные партии уходили от конторы экспедиции на несколько сот километров.

Глубоко преданный Джезказгану, Каныш Имантаевич заботился уже не только о нем. Его замыслы, его деятельность расширялись концентрическими кругами: сперва Джезказган — Улутау, теперь Центральный Казахстан — вся республика.

Сатпаеву и его товарищам уже давно было ясно, что не одной медью богата сердцевина казахской степи. Трудами коллектива геологов все отчетливей прояснялось, что она — полиметаллическая кладовая страны.

Каныша Имантаевича в предвоенные годы настойчиво увлекала мысль о производстве в республике своего чугуна и стали — основы всякой индустрии. Чем отчетливее обозначались на геологической карте Центрального Казахстана запасы железных руд, тем чаще видел не только строящийся медный комбинат, не только копры карагандинских угольных шахт, но и могучие доменные печи, мартеновские цехи и прокатные станы в родной степи.

Итогом его размышлений, исследований и экономических подсчетов явилась докладная записка, датированная 29 июня 1940 года, о необходимости строительства в Казахстане комбината черной металлургии. Сырьевая база будущего комбината — прежде всего железорудное месторождение Атасу и Караганда с ее коксующимися углями. Всего пятьдесят километров, писал Сатпаев, отделяют Атасу от железной дороги Караганда — Жарык — Джезказган. Все было предусмотрено в записке: и наличие строительных материалов, и водоснабжение. В деловых кратких выкладках обрисовывались контуры Карагандинского металлургического завода. В военные годы в Темиртау был построен первый завод с неполным металлургическим циклом. А в пятидесятые годы партия нашла возможным приступить к строительству и Большого завода, как здесь теперь называют — Карагандинского металлургического.

Сатпаев научился мыслить государственными масштабами. Касалось ли дело сооружения будущего предприятия или деятельности молодого Института геологических наук, голос Каныша Имантаевича звучал авторитетно. Его ввели в Совет Казахского филиала Академии наук СССР, все чаще и чаще приглашали в Алма-Ату для консультаций. Его хорошо узнали лично и считались с его мнением при решении вопросов развития производительных сил республики руководители партийной организации и правительства Казахстана.

Вполне естественно возникла мысль о переводе Каныша Имантаевича в столицу республики. Академия наук даже вступила в переговоры об этом с Наркоматом тяжелой промышленности. Сатпаеву дали блестящую характеристику, но категорически отказались отпустить из своего ведомства. Да и он сам считал преждевременным покидать Джезказган.

В октябре 1940 года Советский Казахстан праздновал свое двадцатилетие. В дни юбилея Каныш Имантаевич в числе других верных сынов своего народа был награжден орденом Ленина.

Президиум Академии наук СССР отметил эту дату специальным собранием и обратился в правительство Казахской республики с просьбой выделить докладчика по теме: «Развитие науки в Казахстане за двадцать лет». Ответная телеграмма сообщала, что с докладом в Москву выезжает инженер Сатпаев.

Каныш Имантаевич приехал в Москву в день собрания, 1 ноября, и появился в здании Президиума Академии минут за двадцать до начала. С картами, свернутыми в трубку, с портфелем.

Стали развешивать карты.

— Тезисы у вас есть?

— Да, доклад написан. — И Сатпаев вытащил из портфеля объемистую папку.

Сатпаев поднялся на трибуну, положил перед собой папку. Но она так и осталась нераскрытой. Он говорил несколько эмоциональнее, взволнованней, чем это было принято в стенах Академии. С горечью вспоминал прошлое угнетенного казахского народа, у которого было отнято даже его имя. С радостью рассказывал о его возрождении, с благодарностью говорил о Коммунистической партии, о помощи со стороны русского народа, и в частности русских ученых. Убедительно обрисовывал пути решения узловых проблем развития производительных сил республики. Были в докладе и цифры. Сатпаев приводил их на память, они звучали весомо и подсказывались самой логикой изложения.

Каныш Имантаевич подвел некоторые итоги работы филиала Академии наук в Казахстане и, заглянув в ближайшее будущее, высказал свое мнение о том, что республике нужно все больше и больше ученых, а вырастить их без дополнительной помощи Москвы очень трудно.

Доклад продолжался значительно больше часа. После заседания только и разговоров было что о Сатпаеве. К нему подходили академики, жали руку, задавали вопросы. Находились энтузиасты, готовые немедленно помочь Казахскому филиалу.

После этого выступления Каныша Имантаевича в Академии наук пришли к окончательному убеждению, что лучшей кандидатуры, чем Сатпаев, для руководства Институтом геологии в Алма-Ате не найти. Эту кандидатуру поддержали и в ЦК партии, и в правительстве Казахстана.

На этот раз Каныш Имантаевич понял, что он не имеет морального права отказаться от новой должности. Он решил дать согласие и потому, что Большой Джезказган уже стал реальностью: в цифрах плана, в составах, груженных сибирским лесом, котлованах в степи, заводах бетона.

…Раннее лето 1941 года было каким-то удивительно теплым и цветущим. Каныш Имантаевич, объезжая самые дальние партии, самые заповедные уголки, говорил и друзьям, и джезказганским степям и сопкам: «До свиданья!» Потому что знал: навсегда он с ними не прощается, он еще не раз приедет сюда.

Проводы ему устроили в Джезды, на берегу речушки. В густой траве было полно цветов. В кустарниках краснел шиповник. Пряный запах полыни смешивался с дымком костров. Были здесь и Егизбек, и Петро, и Саид Сейфуллин, и Василий Штифанов. Приехал еще более постаревший Маман, привез свежего кумыса и образчик чудного малахита — на память. Кем-то потревоженные утки вылетели из близких камышей со свистом, едва не коснувшись крыльями треножника над