Добрый и незаносчивый, он располагал к себе и знанием обычаев, и живым интересом к аульной жизни, и вовремя оброненной шуткой, и умением внимательно слушать медленные рассказы и песни под домбру.

То один, то другой аксакал, знавший степь и сопки лучше, чем морщины на своем лице, вмещавший в свою память и память предков, охотно рассказывал ему о находках в степи, о каменных зеленых цветках и о настоящих голубых цветках, которые чаще всего растут там, где есть синие камни. В этом, как узнал Сатпаев позднее, была своя закономерность. Каныш отдавал должное острой наблюдательности степняков, но знал, что они не прочь иногда и преувеличить.

Зимой в Москве, с трудом выкраивая свободные от работы в тресте часы, он изучал литературу по Казахстану. И геологическую, и историческую. История помогала геологии. Как помогали ему ориентироваться в степи памятники древних времен. Он накапливал факты. Постепенно в представлении молодого ученого возникала картина прошлого срединных казахских степей. Нет, их никак нельзя было назвать «белыми пятнами», как любили в свое время говорить литераторы и географы.

Степь Центрального Казахстана с ее мелкосопочником, где редко вонзаются в небо скалистые вершины или небольшие зубчатые кряжи, была древней обителью человека. Еще задолго до нашей эры охотники, скотоводы и воины научились добывать руду каменными топорами и отбойниками, извлекать из нее медь для изготовления предметов обихода и оружия.

В самом сердце Казахстана следы горных выработок обнаруживались так часто, что Сатпаев позднее сказал: «Древняя культура имела прекрасную разведочную службу».

Страна массагетов изобиловала медью и золотом, прочел Каныш Имантаевич у Геродота, и все предметы вооружения у массагетов изготовлялись из меди.

Может быть, массагеты и были первооткрывателями меди, первостроителями индустриальных предприятий на земле нынешнего Центрального Казахстана?

Шли годы, десятилетия, века. В степи прокладывали пути торговые караваны, кочевья оставляли в степи примятые травы троп. Слово «орыс» — «русский» становилось привычным в степи. И чем сильнее угрожали и беспокоили степь джунгары и иные завоеватели с востока, тем чаще смотрела степь на запад, в сторону своего великого соседа. В первой половине XVIII века два казахских джуза из трех существовавших присоединились к России.

И скоро долины рек Тургая и Сарысу, вершины улутауских гор увидели русских в походе.

На рассвете 12 апреля 1771 года казачьи войска с приданными к ним драгунскими частями под предводительством генерал-майора фон Траубенберга вышли из Орской крепости на восток.

Среди офицеров отряда фон Траубенберга были два брата Рычковы — подполковник Андрей Петрович и капитан Николай Петрович, сыновья замечательного ученого, самоучки из семьи разорившегося вологодского купца, участника первой Оренбургской экспедиции, члена-корреспондента Российской Академии наук Петра Ивановича Рычкова. «Трудолюбивый Рычков» — так назвал его Пушкин. П. И. Рычков обладал редкой многогранностью знаний — экономист, историк, исследователь южноуральских медных руд, первооткрыватель каменного угля в своем крае, знатный пчеловод, автор обстоятельного описания Оренбургской губернии, лингвист и страстный любитель природы. Свои лучшие качества Петр Иванович передал по наследству не столько Андрею, ревностному и храброму армейскому служаке, сколько вдумчивому, склонному к наукам и даже изящной словесности младшему, Николаю.

В течение всего долгого и трудного похода Николай Рычков вел подробный дневник.

12 мая в его сафьяновой тетради появилась запись, что увидел он «великое множество медных руд, копанных древними обитателями той страны; такожды признаки золота и серебряной руды».

В его книге «Дневные записки путешествия Николая Рычкова в Киргиз-Кайсацкой степи в 1771 году», отпечатанной в Санкт-Петербурге уже в следующем, 1772 году, в типографии Академии наук, краткие эти строки занимали далеко не последнее место, волнуя многие поколения и бескорыстных рудознатцев и жадных до прибылей российских и иных промышленников.

Каныш Имантаевич познакомился с книгой Николая Рычкова в Москве. С уважением вчитывался в округлый, слегка витиеватый шрифт, дивясь двойным переносам в конце каждой страницы и в начале, чувствуя необычную плотность тонкой, с восковым отливом бумаги.

Он испытал благодарность к пытливому капитану, жившему за полтора с лишним столетия до него. Как он хорошо сказал о казахском народе, «сильном и многолюдном», наделенном «большим естественным разумом». Как много успел он увидеть в пути на бивачных стоянках трудного военного похода! Каким талантливым геологом мог бы он стать!

Но и другое чувство возникало и крепло у Сатпаева. Как же отстал его народ, если веками почти не прикасался к богатствам не столь уж потаенных недр своей родной земли.

И чувство это становилось особенно глубоким и горьким, когда он погружался в историю прошлого века и в совсем недавние годы, предшествовавшие революции.

В 1847 году екатеринбургский купец 2-й гильдии Никон Ушаков подал четыре заявки на медные промыслы в районе улутауских гор и приобрел драгоценный участок за сущую безделицу — четыреста рублей.

Вскоре очень немного окисленной медной руды из рудников Ушакова поступило на Урал для переплавки, а оттуда первая джезказганская медь попала в Санкт-петербургский монетный двор.

Не только в горных архивах, но и в живой аульной памяти сохранились имена Никона Ушакова, Аникея Рязанова, Тита Зотова, оборотистых и по-ястребиному зорких купчиков, торивших пути в самое сердце казахской степи.

Но какими бы охочими до легкой наживы ни были отечественные Тит Титычи, ничего значительного им не удалось сделать в Джезказгане. Предприимчивее оказались английские и иные иноземные купцы. У них и мошна была побогаче, они обладали и более длительным колонизаторским опытом, их горнотехническая служба оказалась маневренней и современней российской. В начале века разворачивает свою деятельность «Акционерное общество Атбасарских медных копей». Председатель правления — Артур Фелл, директор — Александр Дэвидсон, технический руководитель — инженер Алджернон Нобель.

В 1906 году в район Джезказгана прибыл из Лондона инженер-геолог Уэст, в 1908 году — Гарвей. В белых пробковых шлемах с накомарниками, сухие, подтянутые, они очень напоминали офицеров Соединенного королевства в Индии.

«Сенсация инженера Гарвея» — так называлась статья в одной из лондонских газет, опубликованная глубокой осенью 1908 года. Гарвей выступал с докладом на общем собрании атбасарских акционеров.

Обстоятельной геологической разведки Гарвей, естественно, произвести не мог. Но интуиция у него была отличная.

В конце 1912 года собрание акционеров санкционировало постройку медеплавильного завода и обогатительной фабрики на базе джезказганского месторождения. Через полгода английские инженеры с навербованными русскими рабочими прибыли в Кар-сакпай.

Обнаруженный английскими геологоразведчиками запас джезказганских медных руд и байконурских углей обеспечивал на двенадцать лет деятельность завода. Нести расходы по дальнейшей разведке акционеры считали излишним.

Строительство Карсакпайского завода военным летом 1915 года шло полным ходом. Устанавливали фермы и перекрытия обогатительной фабрики, прокладывали железнодорожные пути к Джезказгану и Байконурским угольным копям, строили дома для