— Вы так много знаете о крысах, — изумился Ковард и посмотрел на Дюймовочку с уважением.

— Уверен, что вы вскоре будете знать о них больше, чем кто бы то ни было.

— Получается, — вздохнул Ковард, — что выбор у меня не велик: или крыса, или дурдом.

— Я думаю, да. Увы.

— А у меня есть время для размышления?

— Не знаю. Но выбор у вас есть точно. Или я ваш проводник, или вы уж как-то сами…

— Хм. А что такое проводник?

— Проводник — в прямом смысле. Я буду вас сопровождать в вашем сновидении, чтобы вы не запутались и не наделали глупостей.

— Проводник в сновидении? Разве такое возможно?

— Возможно.

— То есть вы хотите сказать, что будете присутствовать в моем сновидении и подсказывать мне, что я должен делать?

— Совершенно верно.

— Вы знаете, мне кажется, что я уже сейчас в дурдоме.

— Что поделать… просто вы совсем неподготовленный в духовном плане человек, для вас все это осознать, конечно же, непросто. Уж даже не знаю, зачем вы ему понадобились?

— Кому? Бродяге?

— Я бы не стал называть его так, но вы правильно поняли, о ком идет речь. Кстати, вы играете в шахматы?

— Да.

Дюймовочка кивнул:

— Это большой плюс.

Коварду нестерпимо захотелось домой. Ему показалось, что этот день тянется бесконечно. Слишком много событий за одни сутки: сон, ссора с Эльвирой, бродяга, Брыкза, а теперь еще и этот сумасшедший, который просит называть его Дюймовочкой и уверяет его, Коварда, что быть крысой — большое благо!

Аркадий Францевич устало посмотрел на собеседника:

— Пожалуй, я пойду. Что-то сегодня я сильно устал. Слишком много информации для одной… — Ковард постучал себя пальцем по лбу.

— Да. Наверняка вам нужно все как следует переварить. Но я попрошу у вас еще несколько минут. Это правда не долго. Просто для того, чтобы я смог быть вашим проводником во сне, вы должны выполнить одно несложное условие.

— Какое?

— Дайте мне вашу правую руку.

— Зачем?

— Да не бойтесь вы! Не укушу. А впрочем, не надо. Вы знаете, где на руке располагается линия жизни?

— Нет, не знаю.

— Линия, которая начинается между большим и указательным пальцем и огибает большой палец полукругом, — Дюймовочка выставил вперед ладонь правой руки так, чтобы ее мог видеть Аркадий Францевич, а указательным пальцем левой, как указкой, провел по линии, — называется «линия жизни». Перед сном внимательно посмотрите на свою ладонь, постарайтесь ее запомнить, а особенно детально запомните очертания линии жизни. Это поможет нам встретиться в вашем сне.

— Хорошо, — согласился Ковард, хотя и не понял, о чем идет речь. Ему хотелось поскорее закончить разговор и уйти.

Сознание одержало сокрушительную победу над чувствами. Подал голос Злобный Я:

— Мне кажется, Эльвира была права: ты, возможно, и похож на Эйнштейна, но все же больше похож именно на того, кого она назвала. Посуди сам: вместо того чтобы пойти, предположим, в пивную (раз уж тебя домой ноги не несут) пропустить пару бокалов крепкого пива, вернуться домой слегка (а может, и не слегка) нетрезвым и заснуть крепким хмельным сном без всяких сновидений, ты отправляешься к не совсем здоровому человеку и слушаешь его бред. Замечательно!

— До свидания, — сказал Ковард. — Я пойду?

— Не смею вас задерживать, Аркадий Францевич. Думаю, что свидание наше будет скорым. Вас проводить?

— Не стоит. До прихожей я дорогу найду.

В прихожей Ковард не стал возиться с носками — сунул их в карман пиджака, а туфли надел на босую ногу.

Входная дверь оказалась защелкнута, и Коварду не удалось справиться с замком.

«Да что ж это за напасть такая?» — раздосадовался Аркадий Францевич.

— Роман Владимирович, — крикнул Ковард, — я что-то не могу открыть дверь.

На пороге появился хозяин:

— Замок открывается очень просто. Но я все же прошу вас называть меня Дюймовочка.

Коварду стало не по себе:

— Дюймовочка, откройте мне, пожалуйста, дверь, — сдавленным голосом попросил Ковард.

— Пожалуйста. Никто вас не собирается держать в клетке.

Ковард добирался домой пешком. Как ни странно, тревога и ощущение тяжести исчезли, уступив место спокойным мыслям.

«В конце концов, — рассуждал Аркадий Францевич, — глупо думать, что все в жизни поддается логике и общепринятым законам. Как там сказал Лао-Цзы? «Чем больше знаешь, тем меньше понимаешь». Это точно. Разве можно до конца осознать жизнь как таковую, даже если вести речь только о биологических процессах? Отнюдь! Можно за этими процессами наблюдать, изучать, даже управлять ими, но понять до конца — нет! Все можно упростить и свести к уже известным понятиям. Жизнь — биологический процесс, чувства — химический процесс… Процессы, процессы, явления… Физика, химия… А где же истина? Вот это вопрос. А истина — она непостижима…»

На этом месте своих размышлений Ковард прислушался к себе: он ждал, что Злобный Я подаст голос. Так случалось всегда, когда Аркадий Францевич начинал рассуждать о глобальных проблемах.

Но Злобный Я молчал.

«Странно, — подумал Ковард и усмехнулся своей мысли. — Как все в жизни относительно! Теперь я удивляюсь, что Злобный Я молчит, а когда-то удивлялся, что говорит».

Ковард невольно вспомнил тот день, когда в его голове впервые заговорил Злобный Я…

Это случилось спустя два года после свадьбы Коварда и Эльвиры. Накануне Ковард заболел ангиной (попил ледяного кваса из холодильника) и лежал в постели с высокой температурой. Ему казалось, что жена должна хоть как-то проявить свое беспокойство о его здоровье — ведь ему действительно плохо! Но Эльвира как ни в чем не бывало щебетала по телефону с одной из своих многочисленных подружек о какой-то, на взгляд Коварда, ерунде.

— Эличка, вскипяти мне молока с медом, — просипел Ковард слабым голосом. — Пожалуйста!

Жена скосила глаза в сторону мужа и поднесла пальчик к пухлым губкам, мол, не мешай, и ответила в трубку: «Да-да, я слушаю».

Вот тогда впервые подал голос Злобный Я: «Сейчас же, молока она тебе вскипятит! Нашел кого просить!»

Этот голос Ковард услышал так явно, что даже машинально повернул голову, пытаясь понять, кто же стоит у его изголовья? Но секунду спустя он понял, что этот голос прозвучал в его голове!