Две маленькие религиозные статуэтки валялись на комоде рядом с рыжеволосой. Они также были разбиты. Некоторые из осколков были растерты в пыль — они увидели на ковре несколько белых пятен порошка.

— Совершенно очевидно, что у него было что-то против католиков, — сказал Поллини. — Или против религии в целом.

Стамбауф с неохотой подошел вместе с ним к последней кровати.

Четвертая убитая женщина была задушена четками, а кроме того, ей было нанесено огромное количество ножевых ран.

В жизни она, должно быть, была красива. Даже сейчас это тело, голое и холодное, с волосами, слипшимися от крови, с разбитым носом, заплывшим глазом и лицом фиолетового оттенка, еще хранило следы красоты. Живые, ее глаза, должно быть, были прозрачны, как горные озера. Вымытые и уложенные, ее волосы были густыми и пушистыми. У нее были красивые стройные ноги, узкая талия и красивая грудь.

«Я видел женщин, подобных ей, — печально подумал Стамбауф. — Они ходят с расправленными плечами, высоко поднятой грудью, с заметной гордостью и радостью, которая просвечивает в каждом шаге».

— Она была медсестрой, — сказал Поллини.

Стамбауф взглянул на форму и шапочку, которые были сложены на стуле рядом с постелью. Он почувствовал дрожь в коленках.

— Что с тобой? — спросил Поллини.

Стамбауф, поколебавшись, прокашлялся и сказал:

— Ну, моя сестра — медсестра.

— Но это ведь не твоя сестра?

— Нет. Но она возраста моей сестры.

— Ты знаком с ней? Она работает с твоей сестрой?

— Я никогда не видел ее раньше, — ответил Стамбауф.

— Так в чем тогда дело?

— Дело в том, что на месте этой девушки могла оказаться моя сестра.

— Ты хочешь, чтобы я расплакался?

— Да нет. Все нормально.

— Ты должен привыкнуть ко всему этому дерьму. Стамбауф ничего не сказал в ответ.

— А она была изнасилована, — произнес Поллини.

Стамбауф почувствовал, что у него перехватило дыхание. Ему стало нехорошо.

— Видишь? — спросил Поллини.

— Что?

— На ней следы спермы.

— Ох!

— Не знаю, он поимел ее до того или после.

— Да чего? Или после?

— До того, как он убил ее, или после.

Стамбауф больше не мог оставаться там. Он выскочил в ванную комнату, находившуюся рядом с этой спальней, встал перед унитазом на колени, и его вывернуло.

Когда спазм желудка прошел, он понял, что за прошедшие десять минут он сделал для себя один важный вывод. Несмотря на то, о чем он думал сегодня утром, он не хочет никогда быть таким, как Тед Поллини.

Макс вернулся в гостиницу в половине двенадцатого, как раз в то время, когда она закончила одеваться. Он поцеловал ее: от него исходил аромат душистого мыла, лосьона для бритья и его любимого та-, бака.

— Прогуляемся? — предложила Мэри.

— Когда ты проснулась?

— Около часа назад.

— Я встал в половине девятого.

— А я проспала целых десять часов. Когда я попыталась в конце концов подняться, у меня закружилась голова — очевидно, не стоило принимать таблетку после виски.

— Тебе она была необходима.

— Но я не хочу еще когда-нибудь так чувствовать себя, как чувствовала сегодня утром.

— Ты прекрасно выглядишь сейчас.

— Где ты был?

— Я зашел в магазин, который находится внизу, затем позавтракал тостом с апельсиновым соком, почитал газеты.

— В них не было ничего связанного с тем, что я видела вчера ночью?

— Есть одна история в местной газете. О том, как вы с Барнсом выследили Мясника. Написано также, что Голдмэн уже вне опасности.

— Я не об этом. Мертвая женщина в видении. Что-нибудь об этом?

— В газетах ничего.

— Будет по второй половине дня.

Обеспокоенное выражение появилось на его лице. Он положил руку ей на плечо.

— Тебе следует расслабиться. Очисть свои мозги от всего этого. Не думай об этом, Мэри. Забудь. Пожалуйста. Ради меня.

— Не могу, — ответила она. Она отчаянно хотела забыть.

Прежде чем уехать из города, они заехали в магазин электротоваров и оплатили электроплиту и микроволновую печь для Дэна Голдмэна.

Потом они съехали с дороги в Вентуре, чтобы пообедать в одном знакомом им ресторанчике. Они заказали салат, сэндвичи и бутылку Каберне Совиньон от Роберта Мондави.

С того места, где они сидели, открывался вид на океан. Свинцово-серая вода казалась похожей на зеркало, в котором отражалось облачное небо. Волны были высокими и быстрыми. Несколько чаек сновали вдоль береговой линии.

— Как будет хорошо наконец оказаться дома, — сказал Макс. — Надеюсь, мы прибудем в Бел-Эйр около двух.

— При той скорости, с какой ты ведешь машину, мы будем там гораздо раньше.

— Мы можем заехать в Беверли-Хиллз купить что-нибудь к Рождеству.

— Если мы вернемся домой, как запланировали, я успею попасть к своему психиатру. Я записана на половину пятого. В последнее время я пропустила много сеансов. А покупки я сделаю завтра. Да у меня пока и нет никаких идей насчет рождественских подарков. Я даже не знаю, что подарить тебе.

— Пусть тебя это не мучит, — отозвался Макс. — Я — мужчина, у которого есть все.

— Правда?

— Конечно. У меня есть ты.

— Это несерьезно.

— Но это именно так.

— Ты заставляешь меня краснеть.

— Это сделать не очень трудно.

Правой рукой она дотронулась до щеки.

— Я чувствую это. Хорошо бы, чтобы я могла контролировать это.

— Я рад, что ты не можешь, — сказал он. — Это очаровательно. Это знак твоей невинности.

— Что? Моей невинности?

— Как у ребенка, — ответил он.

— Вспомни меня прошлой ночью в постели.

— Разве я могу это забыть?

— Это была невинность?

— Это было райское наслаждение.

— Ну.

— Ты все еще краснеешь.

— Ах, пей свое вино и молчи.

— Все еще краснеешь, — повторил он.

— Я раскраснелась от вина.

— Все еще краснеешь.

— Черт тебя возьми, — выразительно бросила она.