— Не уверена. Но здесь произошла очень странная вещь.

— Как вас зовут?

— Элис. Элис Барнэйбл.

— Ваш адрес?

— Квартал Перегрин на Эвклид-авеню. Я живу в квартире "Б".

— Я соединю вас с офицером.

— Сержант Эрдман слушает.

— Вы действительно сержант?

— Кто это говорит?

— Миссис Элис Барнэйбл.

— Чем могу помочь?

— А вы действительно сержант? У вас молодой голос.

— Я работаю в полиции уже более двадцати лет. Если вы...

— Мне семьдесят восемь, но я еще не выжила из ума.

— Я этого не сказал.

— Многие люди относятся к нам, пожилым, как к маленьким детям.

— Я — нет, миссис Барнэйбл. Моей матери — семьдесят пять, и она гораздо более разумна, чем я.

— Вам лучше поверить в то, что я собираюсь рассказать вам.

— А что вы собираетесь рассказать?

— Квартиру надо мной снимают четыре медсестры, и, мне кажется, с ними что-то случилось. Я позвонила им, но ни одна из них не подошла к телефону.

— А почему вы решили, что с ними что-то случилось?

— В одной из моих ванных комнат лужа крови.

— Чьей крови? Боюсь, я не очень понимаю вас.

— Дело в том, что водопроводные трубы той квартиры расположены с внешней стороны стены, они проходят через угол моей второй ванной комнаты. Но не думайте, я живу не в дешевом месте. Трубы выкрашены белой краской, они практически незаметны. Дом наш старый, но в своем роде элегантный. Это совсем не дешевое место. Мой Чарли оставил мне неплохие деньги, на которые я могу жить в комфорте.

— Не сомневаюсь, миссис Барнэйбл. А что же кровь?

— Эти трубы проходят через дырку в потолке. Дело в том, что эта дырка чуть больше — всего на четверть дюйма, — чем сами трубы. Ночью кровь капала из нее, а к утру все трубы оказались вымазаны, а на полу образовалась большая лужа.

— Вы уверены, что это кровь? Может, это грязная вода или...

— Ну вот, теперь вы принимаете меня за идиотку, сержант Эрдман.

— Извините.

— Я отличаю кровь от грязной воды. И вот что я подумала: может, вашим людям стоит подняться наверх?

Патрульные Стамбауф и Поллини нашли дверь в квартиру неплотно прикрытой. Она была в отпечатках пальцев, выпачканных в крови.

— Думаешь, он все еще здесь? — спросил Стамбауф.

— Этого не знает никто. Иди позади меня.

Поллини с револьвером наготове вошел внутрь.

Стамбауф следовал за ним.

Гостиная была недорого, но приятно обставлена плетеной мебелью. На выбеленных стенах висели цветные фотографии пальмовых зарослей, тропических деревень и загорелых гологрудых красоток, вставленные в разноцветные рамочки.

Первое тело лежало на кухне. Молодая женщина в черно-зеленой пижаме. На полу. На спине. Длинные светлые волосы, заколотые красной заколкой, рассыпались вокруг, как солома. На ее лице были следы ударов, а на теле — множество ножевых ранений.

— О Боже! — сказал Стамбауф.

— Что такое?

— Тебя не выворачивает?

— Я не раз видел такое прежде.

Поллини указал на несколько предметов, лежащих на столе рядом с раковиной: бумажная тарелка, два куска хлеба, баночка с горчицей, помидор, пакетик с сыром.

— Это важно? — спросил Стамбауф.

— Она проснулась среди ночи. Может, у нее была бессонница. Она собиралась перекусить, когда он вошел. Не похоже, чтобы она сопротивлялась. Он или удивил ее, или она была с ним знакома и доверяла ему.

— А ничего — то, что мы стоим тут так запросто и рассуждаем?

— А почему бы и нет?

Стамбауф пальцем указал на комнаты, которые они еще не осмотрели.

— Убийца? Он давно уже скрылся.

Стамбауф восхищался своим напарником. Он был на восемь лет моложе Поллини. Он работал в полиции всего шесть месяцев, тогда как его напарник служил там уже семь лет. На его взгляд, Поллини обладал всеми теми достоинствами, которые должен был иметь служитель закона — сообразительность, отвага и безграничная мудрость.

Но самое главное было то, что Поллини мог выполнять свою работу без лишних эмоций. Его не мутило от вида изуродованных трупов. Даже когда он обнаружил страшно покалеченный труп ребенка, Поллини был спокоен, как скала.

Хотя он старался походить на своего наставника, всегда, при виде большого количества крови, Стамбауфа начинало мутить.

— Пошли, — сказал Поллини.

Они вернулись через гостиную в ванную комнату, где в ярком свете лампы на плитках и на умывальнике красными пятнами выделялась разбрызганная кровь.

— А здесь была борьба, — заметил Стамбауф.

— Но недолгая. Всего несколько секунд.

Другая молодая женщина, в одних трусиках, с тщательно завитыми волосами, скрючившись, лежала в углу ванной комнаты. На ее теле было пятьдесят или даже сто ножевых ран: в грудь, в живот, в спину и в ягодицы.

Это ее кровь стекала по трубам в квартиру Элис Барнэйбл.

— Забавно, — произнес Поллини.

— Забавно?

Стамбауф никогда раньше не видел такой массовой бойни. Он не мог понять, какой извращенный ум мог совершить это.

— Забавно то, что он не изнасиловал ни одну из них.

— А он должен был это сделать?

— Обычно — да, примерно в девяноста процентах случаев.

В спальне, которая находилась по другую сторону гостиной, стояли две разобранные постели, но тел не было.

Они вошли в другую спальню и там на постели увидели голую рыжеволосую женщину с перерезанным горлом.

— Здесь тоже обошлось без борьбы, — бросил Поллини. — Он схватил ее, когда она спала. Похоже, что и эту он не насиловал.

Стамбауф просто кивнул — говорить он был не в состоянии.

Женщины, которых они обнаружили в этой квартире, похоже, были католичками, и, если не истово религиозны, то по крайней мере следовали вере. На полу было разбросано большое количество различных религиозных предметов.

Сломанное распятие валялось рядом с ночным столиком рыжеволосой. Деревянный крест был разломан на четыре части. Алюминиевый образ Христа был согнут пополам так, что терновый венец на голове касался обнаженной ноги, а голова была вывернута так, что, казалось, он хотел заглянуть через плечо.

— Это не было сломано в драке, — сказал Поллини, поднимая остатки статуэтки. — Убийца сорвал это со стены и потратил много времени, ломая все это на части.