– Натка...

«Черт, веду себя, как малолетка...»

– Злишься? – спросила она.

Спартак собрался с мыслями и как можно равнодушнее пожалплечами:

– Да с чего?

– Тебе никто не доложил?

– О чем?

– Думаешь, я поверю, что ты не знаешь?

– Я много знаю, а тебя интересует что-то конкретно?

– Ты дурак?

Совсем как в детской игре, где позволяется разговариватьтолько вопросительными предложениями.

И Спартак проиграл, сдался, вздохнул утвердительно:

– Дурак. Знаю. Доложили.

Она наконец посмотрела ему в глаза. Но лучше б не делалаэтого: глаза ее были холодные, пустые. И бледно-голубые, как зимнее небо.Она потупилась и сказала жестко:

– Это жизнь, Спартак. Я не могу ютиться в одной комнате сродителями. И у тебя мама и сестра... А Юр... а у моего мужа трехкомнатнаяквартира. Он хорошо зарабатывает. Он твердо стоит на ногах...

Она осеклась, а Спартак смотрел на нее и недоумевал. Он немог разобраться в собственных ощущениях. Нет, он по-прежнему любил Наташку,хотел ее, знал, что с ней ему будет хорошо так, как ни с одной другойженщиной... Однако, по большому счету, трепет и нежность, желание защитить иоградить подругу жизни куда-то ушли.

Дрянь.

Предательница.

Война. Война изменила его, заставила повзрослеть раньшевремени, вот в чем дело.

Она вдруг опять вскинула на него пронзительные глазищи,сказала просто:

– Твоя мама пригласила нас к вам на Новый год. Обоих. Ты...ты позволишь прийти?

– А у него что, места в квартире не хватает? – желчноспросил Спартак.

– Ты против?

И посмотрела исподлобья, смущенно, беззащитно... как обычносмотрела, если что-нибудь очень-очень хотела.

Опять «вопрос – вопрос». И опять Спартак проиграл, сдался:

– Да приходите, чего уж...

Ему и в самом деле захотелось посмотреть на того, когопредпочла Натка. Просто посмотреть. Мы ж ведь интеллигентные люди, мордыквасить друг другу из-за бабы не будем...

– Спасибо.

«А про фронт не спрашивает, – холодно отметилСпартак. – Не интересуется, не ранен ли я...» И спросил с ехидцей, просточтобы не молчать:

– И кто ж он таков? Полярник? Стахановец?.. Или, может,летчик?

– Нет, – отрезала она. – Я... я зря сюда пришла.Думала, что... В общем, прости.

Повернулась и вышла, не прощаясь. Застучали по лестницекаблучки. Спартак опять остался один.

И чего приходила?

Но ведь пришла же... Зачем-то.

Может, из-за этого мама такая напряженная – пригласилабывшую пассию сынули с мужем, а тут сынуля сам проявился? И, спрашивается,зачем Натке приходить на Новый год с законным мужем, ежели я приехал?

Нет, никогда нам женщину не понять.

Только одно он понял четко, вдруг осознал с пронзительнойясностью: на бойню под названием Финская операция, происходящую на Карельскомперешейке, он больше не вернется. Пусть его считают дезертиром – плевать.Не вернется.

Кто мог знать, что все так получится...

Наступал новый, тысяча девятьсот сороковой год. По давносложившейся традиции праздник всей коммуналкой вскладчину отмечали в комнатахКотляревских – как наиболее приспособленных для приема большого количествагостей. Хотя слово «большого» весьма относительно: помимо семейства Спартакаприсутствовали Комсомолец, Марсель с папой и мамой, старик Иннокентий издальней, возле туалета, комнаты... И чета Долининых. Или как там они теперьзовутся...

Итого десять человек. Не так уж много.

Муж Долининой оказался не полярником, не стахановцем и нелетчиком. Он оказался партийным работником. Не то инструктором, не тоагитатором, пес их разберет в ихней иерархии. В двубортном полосатом костюме, сприлизанными волосами, ясноглазый, чисто выбритый, косящий то ли под певцаЛемешева, то ли под какую-то заграничную кинозвезду.

Гнида. Да еще с трехкомнатной квартирой...

Поначалу Спартак, и без того склонный к юношескомусамокопанию, думал, что резкая антипатия к герою Наткиного романа вызванаисключительно ревностью, но потом посмотрел на Марселя и Комсомольца – и понял,что парням хлыщ нравится ничуть не больше, чем ему самому.

Ну, Марсель – понятно, ему всегда претили любые проявлениязаконопорядка и государственности. Однако Комсомолец, который, казалось бы,должен адекватно воспринимать товарища по борьбе, тоже смотрел на хлыща холоднои чуть брезгливо, задавал провокационные вопросы и снисходительно ухмылялсяответам.

Хлыщ не нравился никому.

Кроме Натки, наверное. Но хлыщу на это было наплевать. Онсидел рядом со Спартаком и всячески старался Спартаку приглянуться – топодливал в бокал, то заводил беседы о тяготах фронта, то восхвалял Натку...

Наташка, красная как рак, вяло ковыряла вилкой салат.

Звали его Юра. (Ну не дурацкое ли имя?)

Впрочем, Спартак морду бить ему по-прежнему не собирался.(Кто ж виноват, что в результате это случилось? Сам Юра и виноват.)

А началось все как обычно; все, как помнил Спартак попрошлым Новым годам, разве что значительно более скромно: во время Финской соснабжением в городе стало совсем худо. И тем не менее – поздравления,пожелания, тосты и смех. Старик Иннокентий из комнаты возле сортира захмелелпервым и принялся наезжать на папашку Марселя:

– Я Юденича гонял, мать твою! Всю Мировую провоевал, потомвсю Гражданскую! Имею право! Где ты был, где воевал, а?! А я Антанту вот этимкулаком глушил!

Папашка привычно и беззлобно отмахивался, подливая всемокружающим. Влада чуть хмельно кокетничала с Комсомольцем, Комсомолец краснел.В общем, все как всегда.

Вот только...

Вот только Марсель старательно на отца не смотрел, а отецего, в сером, в крупную клетку пиджаке, сидел рядом с Марианной Феликсовной иподливал всем из уже знакомого Спартаку графинчика, а жена его, мать Марселя,рано постаревшая, измученная бесконечными стирками, готовками и уборками,скромно жалась в дальнем углу стола, а Влада время от времени бросала на этогопапашку изничтожающие взгляды...

А потом Спартак вспомнил некую одежку – серую и в крупнуюклетку, – которую мама быстро сунула в шкаф. И вспомнил ее замешательствопри появлении сыночка, смущение Влады, недовольство папашки и смятение Марселя.И ополовиненный графинчик. И обратил внимание, что Марианна Феликсовна нет-нетда и прижмется, будто невзначай, худым плечиком к плечу Марселева отца.