– Просто это строящийся дом, Влада, – устало сказалКомсомолец. – Строящийся дворец! По углам еще кучи мусора, стены ободраны,стекол в окнах нет, дует, краской воняет, работяги какие-то в грязных одеждахшастают туда-сюда... А ведь еще есть начальник строительства, и прораб, имастера, и проект есть, архитектурный план, по которому – и только понему – ведется стройка... И если каждый работяга станет работать, какзахочет его левая пятка, – давай, мол, здесь доски вместо кирпича положим,потому что дешевле будет, а тут, дескать, пусть эркер будет вместо арки: мнетак больше нравится, а теперь вообще пора бы перерывчик на обед сделать изаодно устроить митинг о прибавке к зарплате, – то что произойдет сдомом?.. А ведь есть еще и люди, которые категорически против того, чтобы домбыл построен. И у этих людей есть свои люди среди строителей, и если всем датьволю, то... Дворец просто рухнет, Влада. Рухнет первый в истории дом для всех,потому что хватит уже войны дворцам, а мира – хижинам, пора сносить хижины истроить дворцы для всех и каждого... И кого обвинят в том, что дом рухнул?Начальника, прораба и мастеров. Потому что не обеспечили, не заставили, несмогли, не оправдали надежд... Но если все пойдет по плану, по проекту, то,когда ремонт окончится, Владочка, когда выметут всю грязь и высохнет краска –каким величественным Дворец засияет, а?!

– А если проектировщики ошиблись? – огрызнулась Влада,тряхнув гривой вороных волос.

Комсомолец помолчал, раздумывая.

– Да это, пожалуй, единственное, что меня пугает, –наконец кивнул он нехотя. – Тогда все напрасно. Тогда мы строим красивыйзамок из песка, который обязательно рухнет, как его ни укрепляй и как ниподгоняй строителей... Что ж, будущее покажет. И все равно моя совестьостанется чиста: я просто возвожу свой этаж – и не халтурю. Потому что есликаждый не будет халтурить... Ты не в курсе, но поверь мне: очень много бывшихвозвращается из эмиграции на Родину. Зная, что их здесь могут... ну самапонимаешь. И тем не менее возвращаются. Не все же они сумасшедшие! Значит, естьв этой стране притягательная сила, зарыт в ней какой-то магнит...

– И все ж таки ты пиит, Комсомолец, – не выдержал,подал голос из прихожей Котляревский, глядя на соседа с нескрываемымудивлением. И это человек, которого он не первый год знает!

(Дело в том, что пару лет назад Комсомолец как-то на кухнепризнался Спартаку: «Черт, нужно было мне учиться на поэта. Почему я наедине ссамым дорогим мне человеком на свете говорю не о луне, соловьях и „посмотри,как прекрасна ночь, любимая“, а ругаюсь о политике и доказываю очевидныевещи?!»)

Угораздило же парня...

– Спартак! – чуть ли не в полный голос взвизгнула сестрицаВлада, моментально забыв о своем визави, прыгнула вперед и повисла уКотляревского на шее...

Все как всегда. Мгновенная смена настроений. Только что чутьли не до драки диспутировала о социальном строе – а теперь, видите ли, рада поуши и все горести забыла...

Да, не повезло Комсомольцу с дамой сердца. Он любил Владудавно, искренне, глубоко... но, увы, безответно. И, как подозревала всякоммуналка, исключительно по причине идеологических разногласий.

* * *

Влада была на два старше Спартака, на год младше Комсомольцаи при этом – полной противоположностью последнему. Чуточку экзальтированная,малость рефлексирующая, где-то страдающая, эдакая барышня Серебряного века...Хотя таковой себя отнюдь не считала. А считала она себя девушкой современной и– более того – намного современнее соседей по квартире, поскольку мыслила, какей казалось, иначе. Она неудачно и ненадолго сходила замуж за какого-тохлыща-импотента из когорты непечатающихся писателей, от него не забеременела,зато забеременела идеями, которые, мягко говоря, шли вразрез с генеральнойлинией. Владка люто ненавидела совет-ский строй, однако не столько из каких-тоопределенных политических убеждений, сколько из чувства противоречия и чтобыпомучиться. Хотя – была отнюдь не дурой, университет закончила, умела смотретьна вещи объективно... по крайней мере, если это не касалось политическихразмолвок с Комсомольцем. Некогда она преподавала язык в школе (Спартакнахватался по верхам немецкого именно благодаря сестре), но из-за неуемнойкритики Союза была уволена и теперь с трудом устроилась няней в детский сад.

Спасибо, хоть не арестовали.

Спартак вздохнул.

Вот ведь – получилось так, что любит его сестру человек,обитавший с ней на одной квартирной площади, однако же придерживающийсядиаметрально противоположных взглядов. И только это обстоятельство мешало имсойтись...

Так-то. Вот такой клубок отношений запутался в скромнойжизни простой питерской коммуналки. Герр Фрейд спятил бы, а мистер Шекспирпросто обязан был бы повеситься от зависти.

Перепуганная мать, Марианна Феликсовна, выглянула из комнатына крик Влады аккурат в тот момент, когда сестрица отлипла от Спартака и егозаключил в медвежьи объятия Комсомолец. «Ну хоть кто-то рад моемувозвращению...» – подумал Спартак. Он повесил шинель на вешалку и в окружениирадостно гомонящих мамы и сестры двинулся к себе.

На пороге снял сапоги и сунул ноги в домашние тапочки,извлеченные суетящейся мамой из шкафа. Наскоро ополоснул лицо – мыться потом,потом. И только сейчас понял: он дома. Фронт остался во вчерашнем дне.

Но на душе отчего-то все равно было маятно. Из-за Наташки,что ли?..

Мама, конечно, всплакнула. Мама, конечно, тут же бросиласьна кухню разогревать ужин, а потом побежала сообщать сонным соседям радостнуюновость: сын вернулся с войны, целый, живой, почти не раненный!.. А вот по путик кухне Марианна Феликсовна нарочито небрежным и оттого неестественнымдвижением подхватила с кровати некую одежку – серую в крупную клетку – и сунулав шкаф.

– Слушай, пока тебя не было, я в твою комнату переехала,ничего? – быстро сказала Влада, тоже заметив движение матери, но при этомстарательно глядя в сторону. И добавила невпопад: – Давай я сейчас вещиперенесу обратно, тебе же, наверное, отдохнуть надо...

И, пряча глаза, скользнула в дверь за буфетом.

Спартак вымученно улыбнулся в пустоту комнаты. Э, ребята,все ж таки не все ладно в родной коммуналочке...

Оставшись один, он огляделся, тщетно ища в душе должныепоявиться спокойствие и умиротворение. Ну хотя бы умиление, вызванное самимфактом возвращения. Ничего. И – ничего, ровным счетом ничего не изменилось завремя его отсутствия. Будто и не уезжал на увеселительную зимнюю прогулку вФинляндию. Вот только мать осунулась, похудела...

Да еще вот елка появилась, стоит себе у окна. Ну да, завтраж Новый год, подумать только. Сороковой. Круглая дата... Куценькая, конечно,елочка, зато игрушек много. Елка, надо же, как только мать ее дотащила... А востальном – все, как обычно. Накрытый скатертью с кружевной каймой дубовый столпосередине большой комнаты (в самом деле большой; мама называла ее – точнее,большую ее часть – на старинный манер: «залой»), тяжелые стулья вокруг,псевдохрустальная люстра под потолком (горели только две лампочки изчетырнадцати), книжный шкаф (толстые книги с позолоченными, но потрепаннымикорешками), слева – сервант с неизменными слониками (за сервантом – дверь вкомнату Спартака), массивный платяной шкаф справа... Платяной шкаф разделялкомнату на две неравные части: собственно залу и закуток Влады. Таким нехитрымманером две комнаты были превращены в три – когда родился Спартак. На семейномсовете решили, что со временем, когда парень подрастет и если Владка замуж невыскочит и жилплощадь не сократят, вторая комната достанется ему. Так ислучилось – подрос, не выскочила, не сократили. Так что теперь Спартак являлсяобладателем форменного сокровища: отдельной, собственной, личной комнаты...