– А ничего этого не было?

– Нет.

– И Селестина не говорила мужу, что у нее рак мозга, и не просила ее убить?

Доктор Чинь печально улыбнулась – вот наконец искренняя улыбка, подумала Наоми, – взгляд ее просветлел, даже ритм дыхания изменился, и в строгом, чопорном кабинете будто явилась вдруг Селестина Аростеги, живая.

– Селестина всегда говорила, что обречена, смертельно больна. Своим студентам, мне – всем говорила. Она не жаловалась, а скорее уверяла, понимаете? И всякий, кто читал ее труды, должен был понять, что она не физическое здоровье имела в виду.

Доктор Чинь опустила глаза и, разглядывая свои кукольные ручки, по-прежнему улыбалась, погруженная в сокровенные воспоминания об обреченной Селестине, настоящей женщине, а Наоми вдруг захотелось их уничтожить и даже наказать за них доктора Чинь. Но еще больше Наоми досадовала на себя – она не удосужилась ознакомиться с трудами Аростеги хотя бы в кратком изложении и не могла теперь обвинить доктора Чинь в том, что та пытается выкрутиться. Однако в арсенале Наоми было и другое оружие.

– Селестина просила кого-нибудь ее убить?

Наоми вдруг вспомнила, что совсем недавно, беседуя с Натаном, который в очередной раз брюзжал насчет своего макрообъектива для портретной съемки – в данный момент объектив стоял на фотоаппарате Наоми, тот лежал в сумке, а сумка стояла у ее ног, – сказала: “Лучше убей меня сразу”. Однако вряд ли Селестина употребляла подобные выражения.

– Нет, конечно.

– Но кто-то это сделал. Кто, как вы думаете?

– Понятия не имею. У нее было много друзей.

– Вы меня удивляете. Хотите сказать, ее убил друг?

– Она общалась с множеством людей.

– Разве не мог убить незнакомец?

– Откуда мне знать?

– Итак, вы, личный врач Селестины, решили, что она говорит о смертельной болезни исключительно в философском смысле. То есть вы не отнеслись к ее словам серьезно?

До этого, отвечая, доктор Чинь обращалась к своим рукам, но теперь взглянула на Наоми, будто пытаясь понять, в самом ли деле перед ней непроходимая дура, недоразвитая, как все американцы.

– Селестина говорила об экзистенциальной болезни, – принялась объяснять доктор, – о смертном приговоре, с которым живем мы все. Она увлекалась Шопенгауэром и впадала порой в своего рода фаталистический романтизм. Я предлагала ей перечитать Хайдеггера. Они, конечно, в некотором смысле похожи, поскольку оба немцы, но у Хайдеггера по крайней мере нет болезненной азиатской склонности предаваться вселенскому отчаянию.

При этих словах доктора Чинь резкий луч дневного света, словно небесное знамение, отскочил от зеркала в углу, упал на стол, маленькое серебряное распятие, висевшее на браслете на левом запястье доктора, блеснуло и ослепило Наоми. Юки Ошима тоже была христианкой, и эта аномалия почему-то разочаровывала Наоми. Синтоизм, конфуцианство, даосизм, буддизм, наконец, ведь гораздо интереснее. Какие браслеты они бы носили тогда?

– Но Селестина не могла уйти от политики – мужской прерогативы, ей не давали покоя нацистские организации, антисемитизм, – продолжила доктор Чинь. – Я считаю, что, увлекаясь политикой, философ перестает быть философом, – тут мы с Селестиной расходились. Она не понимала, как можно отделить одно от другого. Весьма характерная для французов точка зрения, что тут скажешь.

Наоми посмотрела в глаза доктору Чинь, улыбнулась в ответ на ее задумчивую улыбку, однако внутри стремительно разрасталась паника – удалось ли ее скрыть? – а все потому, что Наоми вздумала разговаривать с другим человеком живьем и теперь глубоко в этом раскаивалась. Сиди она перед своим ноутбуком, погуглила бы этих немцев, поняла, с чем их едят, но к жестким условиям устного общения она была не готова – даже не имела представления, как правильно произносить имена и уж тем более как достойно ответить доктору Чинь. Это вам не с Эрве болтать, пусть он и умен. Вот у Натана есть классическое образование, или как там оно называется. Натан книжки любит читать. Где-то он сейчас? Наоми изо всех сил старалась не ударить в грязь лицом. Похоже, единственный способ – затеять скандал.

– Делали ли Селестине вскрытие на предмет опухоли в мозгу?

– На основании диагноза, поставленного уборщицей? Сомневаюсь.

– Есть информация, что убийца или убийцы вскрыли отрезанную голову Селестины и вынули мозг, вы знаете об этом? Зачем, как вы думаете?

Доктор Чинь улыбалась по-прежнему, но уже совсем другой улыбкой, сообщавшей примерно следующее: “Стоило тебе переступить порог, как я поняла, что ты мне враг, – и вот доказательство. Приятно видеть, что я не ошиблась”. Доктор Чинь встала и снова, особенно тщательно, отряхнула крошки с халата, на сей раз крошки были грязные, жирные и противные, а просыпала их сама Наоми. Маленькое серебряное распятие – не французские ли миссионеры-католики крестили Вьетнам? – дергалось на цепочке, как новоиспеченный висельник. Но Наоми уже не могла остановиться.

– Только между нами, доктор Чинь, Селестина просила вас убить ее и съесть? Ну вроде как священный акт милосердия между двумя женщинами?

На этот раз доктор Чинь вышла из-за стола и направилась к двери. Открыла ее, встала рядом, молча предлагая Наоми выметаться. Наоми обратила внимание на обувь доктора Чинь. Туфли на шпильках с ремешком на лодыжке в садомазохистском стиле, которые, несмотря на строгость модели и шва, сочетали шокирующе яркие, как у редкого австралийского попугая, цвета – красный, желтый, голубой, зеленый, черный. Такие туфли что-нибудь да значат, крутилось в голове у Наоми, когда она выходила из кабинета.

Доктор Мольнар договорился, чтоб поменяли билет, и Натан вылетал в Амстердам бизнес-классом. Но в комфортабельном зале ожидания “Дунай клаб” молодому человеку не сиделось, он беспокойно слонялся по залам терминала 2A аэропорта Ферихедь с типичным стеклянно-стальным интерьером. В отличие от Наоми, которая, прибыв на место, тут же включала ноутбук и уже ничего вокруг не замечала, Натан в аэропортах любил наблюдать за людьми, но сегодня, в дождливый, холодный летний день, когда сумрак, кажется, вползал снаружи даже в здание аэропорта, Натан видел только Дуню, не сходившую с экрана его мыслей. Он брел, волоча за собой прицеп – красную сумку на колесиках, и слышал ужасающие, жестокие Дунины слова. Такое, призналась она, постоянно лезет ей в голову, но раньше, до Натана, не с кем было поделиться.

– Что я буду делать, когда ты уедешь? Кто еще меня захочет?

– Да во мне нет ничего особенного. Если я тебя захотел… Ты красавица. Любой мужчина будет твоим, стоит только тебе захотеть.

– Сейчас так много женщин болеет раком. Как ты думаешь, может, возникнет новая эстетика? Мода на онкобольных? Считается же, например, что употреблять героин – это особый шик, существует эстетика наркоманов, которые тоже обречены. Представляешь, женщины будут обращаться к пластическим хирургам, чтобы сделать себе искусственные опухоли под подбородком и на шее. В подмышках. В паху. Эти припухлости ведь так сексуальны. Заодно эффект омоложения: коже на шее натянется – и никакого второго подбородка. Кто ж от такого откажется? Или, скажем, ювелирные украшения, пирсинг – титановые шарики в груди. Бэдээсэмщикам понравится.