– Однако всему есть пределы?

– Видимо, да. Увы, мне придется искать себе другую помощницу.

– А мне?

– Вам – нет, – улыбнулась она. – Жизнь, граничащая со смертью, все еще меня привлекает, как и возможность сделать так, чтобы с нею как можно реже граничила ваша.

– Порою мне хочется, чтобы эта грань исчезла, – тихо отозвался Рудольф. – Видимо, отец был прав, и я не слишком гожусь на роль правителя великой державы… Сегодня была минута, когда я сожалел, что не оказался на трибунах в тот момент. Все мои проблемы были бы решены в единый миг.

– Вы просто устали, – ободряюще произнесла она, осторожно тронув его за локоть, и тот перехватил ее руку, внезапно привлекши Адельхайду к себе и, обняв, замер, ткнувшись лбом в ее плечо.

– Я устал, – глухо повторил Рудольф, и она замерла, сдержав первое инстинктивное желание высвободиться. – Я действительно устал. Устал делать вид, что все в порядке, а когда не в порядке – что я со всем справлюсь. Устал от заговоров, убийств, войн, политики, приближенных и родичей. Вы полагаете, конгрегатский кардинал так уж раздражает меня вмешательством во все мои дела? – спросил Рудольф, вскинув голову и глядя ей в глаза. – Да черта с два! Я бы с превеликим удовольствием вверил ему и трон, и эти земли, и весь тот бардак, что творится в этой стране!

– В вашей стране, – тихо поправила Адельхайда, и Император, на миг замерев, медленно разжал руки и отступил назад, распрямившись. – Это ваша страна. Ваша земля. Ваши люди. Без вас они ничто, лишь скопище тел и душ. Вы делаете этих людей – подданными Империи, вы делаете Империей эту землю, и лишь на вас держится сама жизнь этой Империи. Сдадитесь вы – умрет и она.

– Конгрегаты посадят на мое место другого, – все так же приглушенно отозвался Рудольф. – Например, Фридриха. Ведь и сам я готовил его к тому…

– Сейчас Империи нужны вы, – строго возразила она. – И тем людям, которые в эти минуты гадают, что принесет им грядущая ночь, тоже нужны вы, их монарх, их защитник, правитель их государства. Не Рупрехт должен сейчас следить за тем, чтобы вас не покинули самые преданные, а вы сами. Идите к ним. Будьте с ними. Скажите своим людям, что не дадите их в обиду даже духам Ада, и они пойдут за вами даже в Ад, зная, что их монарх того достоин.

– Боюсь, Ад вскоре придет ко мне сам… – уже чуть слышно проронил Рудольф; помедлив, развернулся и, не произнеся больше ни слова, двинулся прочь.

Адельхайда, заперев за ним дверь, еще долго стояла у порога, упершись ладонью в тяжелую створку и опустив голову.

Император устал… Хуже этих двух слов ни для одной державы ничего быть не может. Никакие войны, заговоры, мятежи, беспорядки не сравнятся с ними по опасности, тяжести, по тем последствиям, что они могут повлечь за собою.

Да, Рудольф, давно лишенный иллюзий в отношении своей персоны, был прав: когда пройдет его время, место правителя займет Фридрих. Но не теперь, не сейчас, сейчас еще слишком рано взваливать на плечи мальчишки тяжесть огромной Империи, которая трещит по свеженаметанным швам и норовит распасться на клочки, раздираемая внутренними смутами и внешним врагом. Слишком велика эта тяжесть, слишком серьезна работа. Пусть такой, усталый и ничего уже не желающий Император, но он должен быть, должен остаться таковым, и тащить эту телегу дальше, как может, и бравировать перед подданными, и улыбаться союзникам, и грозить недругам. Должен, а значит, сможет…

* * *

Сентябрь 1397 года, Германия

– И так будет всегда?

Курт неспешно обернулся к Фридриху, отложив в сторону ложку, которой вкушал ранний завтрак в комнате наследника – до сего мгновения в гробовой тишине.

– Что именно? – уточнил он, и принц кивнул на дверь, ведущую в коридор:

– Это. Люди, желающие моей смерти. Близкие, союзники и друзья, внезапно оказывающиеся врагами. Неизменное ожидание удара в спину. Это будет теперь всегда?

– Да, – подтвердил Курт. – Это будет всегда.

– Не особенно утешает…

– Неужто для вас это стало неожиданностью?

– Нет, – тихо отозвался наследник, глядя в миску с нетронутой снедью. – Но обрести тому подтверждение вот так, зримо, не менее неприятно… Я даже не знаю, отчего мне сейчас хуже – оттого ли, что где-то есть немалое количество людей, которые имеют целью своей жизни мою смерть, оттого ли, что верить нельзя никому, или оттого, что люди, которые до сей поры были во всех отношениях верны и надежны, оказались…

– … такими, как все? – подсказал Бруно, до сей поры молчавший, и Фридрих, помедлив, кивнул:

– Да, святой отец. И не меньше меня удручает то, что пострадали в этой истории два невинных человека: мой телохранитель и ваш боец.

– Невинный?! – поперхнулся фон Редер. – Ваше Высочество, этот невинный хотел всадить в вас стрелу!

– Я заметил, – криво улыбнулся Фридрих. – Однако сделал он это не потому, что имел ко мне личную неприязнь, не по своим политическим убеждениям… Он пострадал, быть может, более всех в этой истории. Теперь он лишился семьи… я даже не желаю пытаться вообразить себе, каково это. И скажите мне, майстер Гессе, все это того стоит?

– Стоит ли Империя жизней вашего телохранителя, Хельмута, его жены и сына? – уточнил Курт прямо. – Вы ведь знаете, что я вам отвечу, Фридрих.

– Знаю, – согласился тот. – И ratio говорит мне самому, что это так. Но такое положение дел мне не по душе.

– Империи строятся на костях, – произнес Курт негромко. – На крови, жертвах, смерти.

– А разве должны не на правде, верности и справедливости?

– А это Империи должен обеспечить правитель. Именно он и должен сделать так, чтобы жертвы были не напрасны и смерти – не бессмысленны.

– Рано или поздно это придется делать мне… но я не знаю, насколько это возможно. Ведь для этого должно быть еще и единство, а его нет. Да, знаю, майстер Гессе, вы скажете, что и это тоже будет моей задачей, однако я смогу обеспечить, если посчастливится, лишь единство земель, но как я смогу совладать с разладом в умах? Взгляните, что происходит вокруг нас… Конгрегация и мой отец тратят массу сил на то, чтобы держать в узде курфюрстов, чтобы завоевать благорасположение вольных городов, и все это ни к чему не приводит. На троне Империи уже третье поколение правителей из рода фон Люксембургов, отец регулярно разъезжает по германским землям, я сам провожу в Карлштейне так мало времени, что не помню расположения большей части комнат, я Германию знаю лучше Богемии, а меня по-прежнему считают чужаком, причем всюду. Немцы помнят, что я частью богемец, а богемцы не могут мне простить, что я и немец тоже.

– Слава Богу, что ни те, ни другие не помнят еще и о французской крови, каковой в вас куда больше, чем немецкой и богемской вместе, – заметил Курт с усмешкой и, перехватив взгляд наследника, вздохнул: – Примете ли совет по управлению Империей от простого следователя?