– Когда-то так было и со мной, – негромко проговорил Бруно. – Когда-то к тому, что само по себе вызывало у меня омерзение, меня повернул тоже человек. Вот этот человек. Когда-то, в один какой-то миг, я подумал, что идея, ради которой даже такая неприятная личность готова отдать жизнь, чего-то да стоит… Разумеется, потом я видел многих людей, готовых жертвовать жизнью за идеалы гнусные и омерзительные, но тогда мне посчастливилось, и я вступил на правильную тропу.

– И применительно ко мне… – уже чуть уверенней уточнил наследник, – учитывая, что вы говорили, майстер Гессе, о том, что сначала в идею единства должен поверить я сам… Вы хотите сказать, что носителем ее должен быть я, она должна быть неотъемлемой частью меня самого, и тогда я смогу вести за собою других?

– Вы достойны титула, который носите, Фридрих, – так же негромко ответил Курт. – И вы все понимаете верно.

– И вы отчего-то говорите все это мне, а не моему отцу, – уже тверже произнес наследник, прямо взглянув собеседнику в глаза. – Вы говорите как о поводыре обо мне, а не о нем. Хотя я никто, и мое будущее еще не известно никому, а трон, Германия… Империя – в руках моего отца.

– Так ли это? – по-прежнему тихо ответил Курт, не отведя взгляда. – Его Величество не дает государству развалиться, удерживает его изо всех своих сил, строит его, да. Но пока лишь строит, и может ли он сказать, что держит Империю в руках? На это нужно время, Фридрих. Много времени. Раствор, которым скреплены разрозненные части страны, собранные вместе вашими отцом и дедом, должен застыть, части должны скрепиться. До тех пор брать их в руки нельзя, иначе все просто рассыплется. И когда время пройдет, когда наступит пора – тогда и придет ваш черед. И вы должны быть к этому готовы. Готовы дать вашему народу ту самую Идею. Подумайте теперь, после всего, что услышали и сказали: почему так легко всколыхнулось недовольство, почему так скоро расползается зараза этих бунтов, восстаний, мятежей? Некто дал им, погрязшим в серости, в однообразных буднях, в обывательщине, Идею. Он успел, увы, прежде нас с вами. Теперь задача будет много сложнее.

– Им дали идею разрушения, – невесело отозвался наследник. – Такие вещи почему-то принимаются куда проще…

– Потому что человек грешен, – негромко сказал Бруно и пояснил, встретив вопросительный взгляд: – Такова наша природа. Когда-то человек разрушил свой рай, потом Каин разрушил жизнь, и во всю историю человек только и делал, что разрушал. Порой появлялся кто-то, кто приносил идею созидания, но всегда она требовала усилий, работы – над собою и над миром, а потому всегда приживалась с трудом. Разрушать куда проще. И разрушение не требует ответственности.

– «Наша природа»… – повторил Фридрих медленно. – Стало быть, такими нас создали?

– Господь создал нас способными к мысли, – возразил Бруно наставительно. – К творению; как и сказано, по образу и подобию Своему. Любое творение – для нас – это изменение того, что уже существует. Но от нас зависит, как мы будем это делать – руша, чуть-чуть направляя, перестраивая или совершенствуя. Сейчас мы столкнулись с разрушением, и нам… вам предстоит направить в иное русло жажду Идеи, по которой, как видно, изголодались люди, предстоит заставить их понять, что не ломая, а строя, можно изменить в жизни что-то к лучшему.

– И как я должен это сделать? – спросил наследник с тоской и, не дождавшись от Бруно ответа, обернулся к Курту. – Как?

– Когда вы сумеете на этот вопрос ответить, Фридрих, тогда и настанет время браться за это, – отозвался он. – Сейчас же могу лишь вам сказать, что вы должны помнить главное: мы – с вами. У вас есть надежный союзник, помощник, который избавит вас от многого и будет споспешествовать на этой стезе. Но помните и другое: вы один. И всегда будете один.

– Это… несомненно, утешающая новость, – уныло усмехнулся Фридрих. – Весьма обнадеживающая.

– Это просто правда, – пожал плечами Курт. – Взгляните, что происходит вокруг вас уже теперь, а после – подумайте, каково будет впредь. Люди вокруг вас будут умирать – за вас, вместо вас, из-за вас; союзники, подданные, враги. Близкие. Те, кого вы почитали друзьями. Будут предательство, малодушие, леность со стороны тех, на кого вы будете полагаться, а потому полагаться должны быть готовы только на самого себя.

– Майстер Хауэр говорит мне это все время, пока я тут…

– Ну, Альфред не станет два месяца нести ерунду, – хмыкнул Курт, многозначительно присовокупив: – К слову, Фридрих. Поскольку опасность устранена, и в некотором смысле ваше бытие в этом лагере возвратилось в прежнюю колею, будьте готовы и к тому, что завтра поутру Альфред разбудит вас чуть свет и погонит на плац. А то и сегодня. Посему я крайне рекомендовал бы вам, покончив с завтраком, уделить время сну.

– Я не смогу уснуть, – возразил наследник, поморщившись, словно от головной боли, и Курт пожал плечами:

– А вы смогите. А то ведь я могу и накляузничать об этом Альфреду, а он доведет вас до белого каления очередной пространной лекцией на тему «Хозяин ли вы себе самому».

– Пожалейте, – выдавив из себя неискреннюю улыбку, попросил Фридрих нарочито жалобно. – И без того я ночами слышу его наставления во сне. Если б отец знал, на какую судьбу меня обрекает, направив сюда…

– Да, – внезапно оборвал его фон Редер и, спохватившись, коротко склонил голову: – Прошу прощения, Ваше Высочество… Майстер инквизитор, – продолжил он, когда наследник вяло отмахнулся, – поскольку дело закончено, я полагаю, будет логичным отправить Его Величеству мой отчет о ситуации прежде установленного времени. Мне думается, что и вы бы желали, чтобы ваши вышестоящие были извещены о произошедшем; ведь, как я понимаю, дальнейшая судьба этого… человека уже есть забота не ваша, а соответствующих чинов Конгрегации?

– Вы понимаете верно, – согласился Курт, уловив краем глаза, как снова нахмурился, поджав губы, наследник. – И – да, пожалуй, впервые я с вами совершенно единодушен.

– Вы это говорили всерьез, майстер Гессе? – вновь понизив голос, с усилием выговорил Фридрих. – Его и впрямь ждет такая… страшная судьба?

– Вы ведь знаете законодательство собственного государства, а я сказал вам, что он заслужил согласно нашим… – начал Курт, и тот оборвал, не дав докончить:

– Но для своих – неужели нет никакого снисхождения?

– Для своих – тем паче. «Omni autem cui multum datum est multum quaeretur ab eo et cui commendaverunt multum plus petent ab eo»[98], и это справедливо.

– Но немилосердно.

– Милосердие несправедливо, Фридрих, это еще одно, что вам надлежит запомнить.

– Этот человек годы жизни отдал своему служению, и теперь ему уготована такая участь – из-за одной ошибки, из-за того, что было сделано по слабости… даже не слабости – по глупости!

– За все надо отвечать. Каждому по своей мере.