Незнакомая и невиданная часть сознания Лени вела подсчет: «Семь — больше ты пристрелить не успеешь, потом они бросятся и...»

Она побежала. Лабин тоже бежал, бедный слепой Лабин, Лабин — живой танк. Он снова переключился на «площадник» и выжигал огненную дорогу на двенадцать часов. Он мчался по подъездной дорожке...

«Я ему сказала препятствий нет о боже как он рас­свирепеет если споткнется о решетку...»

...словно зрячий. Собаки мотали головами ему вслед и разворачивались в намерении взять реванш.

Они нагоняли и Кларк. Лапы барабанили за спиной, как дождь по полотняной крыше.

Она снова выскочила на асфальт, отставая от Лабина на несколько метров. Крикнула: «Семь часов!» и упала ничком.

Огненный шквал прошел в сантиметрах над головой. Гравий и шершавый асфальт ободрали ладони, ссадили предплечья сквозь слой брезента и кополимера. Шерсть и мясо вспыхнули у самого лица, обдав жаром.

Она перекатилась на спину.

— Три часа! Вспышка уже не действует!

Лабин обернулся и залил врага огнем. Еще три собаки надвигались с одиннадцати — все еще лежа на спине, Кларк завела за голову руки с пистолетом и сняла их с трех метров.

— Вспышка! — снова крикнул Кен.

Кларк перекатилась и скорчилась, закрывая глаза. Еще три хлопка, три оранжевых восхода под веками. И на этом фоне яркая картинка: когда Лабин крикнул, все псы, съежившись, отвернули головы...

«Умные, умные собачки, — истерически захихикала у нее в голове маленькая девочка. — Слышат „Вспыш­ка", вспоминают, что было в прошлый раз, и закрывают глазки...»

Она подняла веки, заранее ужасаясь тому, что увидит. Трюк дважды не сработал. Лабин отчаянно переключал режимы стрельбы, когда черная скалящаяся немезида метнулась к его горлу. В ее глазах не было звезд. Кен выпалил — вслепую и точно в цель: кровь и осколки костей вылетели из черепа твари, но тело продолжало полет — сто килограммов неудержимой инерции ударили его в грудь. Лабин упал бумажной куколкой, цепляясь за мертвого врага, словно мог одолеть массу-время-ускорение одной кровожадной решимостью.

Не смог, конечно. Ничего он не одолел. Убил одну и скрылся под дюжиной других.

Кларк вдруг рванулась вперед, стреляя, стреляя, стре­ляя. Был визг — но не с той стороны, куда она стреляла. Что-то горячее и твердое врезалось в нее сбоку; что- то холодное и очень твердое ударило со спины. Чудо­вище ухмыльнулось ей открытой слюнявой пастью. Его передние лапы пригвоздили ее к земле, как бетонные сваи. Из пасти несло мясом и бензином.

Она вспомнила слова Кена: «Ты легко пройдешь, силь­но подозреваю, что они настроены на меня». Надо было спросить, что он имел в виду, пока еще было у кого. А теперь поздно.

«Они меня оставили на десерт, — рассеянно подумала она, — на десерт».

Где-то рядом хрустнули кости.

«Господи, Кен, на что ты рассчитывал?»

Тяжесть исчезла с груди. Со всех сторон слышалось дыхание монстров.

«Думал, в аду есть надежда? Ты был слеп, а я... я все равно что слепа. Ты искал смерти, Кен? Или вообразил себя неуязвимым? Это я, пожалуй, могла бы понять. Я и себя когда-то такой считала».

Странное дело. Никто не рвал ей глотку.

«Интересно, что их сдерживает?» — подумала она.

И открыла глаза. Здание УЛН поднималось в небо, словно она смотрела из могилы на огромное надгробие.

Лени села — в круге диаметром метра четыре, очер­ченном черными телами. Собаки, пыхтя, следили за ней, смирно сидя на задних лапах.

Кларк кое-как поднялась на ноги. В голове гудело воспоминание о назойливом неслышном тиканье, только что воспринятом внутренним ухом. Оно было при первой атаке чудовищ и сейчас появилось. Ультразвук.

«Хеклер и Кох» валялся под ногами. Кларк нагнулась за ним. Тени со всех сторон напряглись, предостерегающе клацнули зубами, но не помешали.

Разбитый «Сикорский-Белл» остался в пятидесяти мет­рах левее: толстая грудь и узкое брюшко расходились от сочленения под острым углом. В стене кабины зияла рва­ная обугленная дыра, словно изнутри вырвался раскален­ный добела паразит. Кларк на шатких ногах шагнула к вертолету.

Собаки ощетинились и не сдвинулись с места.

Она остановилась. Повернулась лицом к черной баш­не. Стая расступилась.

Они двигались вместе с ней, пропуская и тут же смы­кая ряды позади. Через несколько шагов пузырь даро­ванного Кларк пространства слился с другим, образовав продолговатую вакуоль длиной около десяти метров.

Перед ней в луже крови и кишок лежали грудой две туши. Из-под ближайшей торчала неподвижная нога. Что-то еще — темное, скользкое, со странными округ­лыми выступами — дергалось под окровавленным со­бачьим боком, похожее на уродливо раздутого паразита, вылезшего из потрохов хозяина и слабо пульсирующего рядом.

Оно сжалось. Картинка щелкнула, превратившись в окровавленный кулак, вцепившийся в мерзкую сваляв­шуюся шерсть.

- Кен!

Она нагнулась, коснулась кровавой руки. Та отдерну­лась, как ужаленная, скрылась под трупом, оставив после себя смутное ощущение какого-то уродства. Груда падали слабо шевельнулась.

Лабин не порвал двух зверей на куски, а просто про­бил в них смертельные дыры. Выпотрошили их позже, когда орда демонов рвала павших товарищей, деловито и беспощадно преследуя жертву.

Кен соорудил из трупов укрытие.

— Это я. — Лени ухватилась за шерсть и потяну­ла. Скользкий от крови мех выскальзывал из пальцев. С третьей попытки центр тяжести резко сместился, и туша огромным поленом скатилась с Лабина.

Тот сослепу выстрелил. Смертоносная шрапнель раз­летелась по небу. Кларк упала наземь, крикнула: «Это я, идиот!» и с ужасом уставилась на охранников, ожидая новой атаки. Но стая только дрогнула и по-прежнему безмолвно отступила на несколько шагов.

— К... Кларк?

Он вовсе не походил на человека. Каждый квадрат­ный сантиметр тела блестел от черной слизи. Пистолет в его руке дрожал.

— Это я, — повторила она. Знать бы, сколько здесь его крови. — Ты?..

— Собаки? — Он часто, нервно дышал сквозь стис­нутые зубы, как испуганный мальчишка.

Она осмотрела конвой — ей ответили взглядами.

— Они отступили. Кто-то их отозвал.

Рука престала дрожать, дыхание выровнялось. Кен натягивал на себя самообладание, одной силой воли пе­резагружая себя.

— Я же говорил, — закашлялся он.

— Ты?..

— Функционирую. — Он медленно встал, полдюжины раз скривившись и поморщившись. — Кое-как.

Правое бедро у него было порвано, щека рассечена от подбородка до линии волос. Рана пересекала разбитую правую глазницу.