октябрьской социалистической революции)» Перцова; «Режиссерские уроки К. С. Станиславского: Беседы и записи репетиций» Горчакова и «К. С. Станиславский на репетиции: Воспоминания» Топоркова (выдвигались секцией на одну премию); «М. Ю. Лермонтов» Андроникова; «Константин Федин» Брайниной; «Николай Новиков и русское просвещение XVIII века» Макогоненко; «И. А. Крылов» Степанова; «И. А. Гончаров» Цейтлина.

Несмотря на очевидные для экспертов достоинства книги Перцова, были в ней и существенные недостатки, о которых сказал Благой:

…несколько прямолинейно решается один из самых сложных вопросов — вопрос об отношении Маяковского к футуризму. Нельзя ставить вопрос так: или футуристы или Горький. Своеобразие писательской манеры Маяковского все же в том, что Маяковский прошел через футуризм и отрицать это так же неправильно, как отрицать период романтизма в творчестве Пушкина. «Футуризм» у раннего Маяковского — это и его романтический период. Только, конечно, при этом следует резко отличать революционный «футуризм» Маяковского от реакционного футуризма Хлебникова, Бурлюка, Крученых. <…> серьезно снижает ценность исследования Перцова то, что это не «главный» Маяковский, а всего лишь Маяковский дореволюционного периода. Но и в этом виде книга имеет свою ценность, а главное, автору уже сейчас удалось показать глубокую закономерность дальнейшего пути Маяковского, прихода его в революцию, его последующего вырастания в лучшего и талантливейшего поэта советского времени[1772].

Позднее К. Симонов отметил:

…эта книга решительно ставит на свое место неимоверно раздутую историю с футуризмом. Поэтому она вызвала такую полемику, перешедшую за грань литературной полемики и перешедш[ую] на личности. Учитывая боевой характер книги, учитывая, что она берет самый сложный этап в жизни и творчестве Маяковского, вокруг которого ломаются копья, мне кажется, что мы должны ее не откладывать, имея право сделать это исключение[1773].

Монографии Брайниной Благой дал высокую оценку: «…книга Брайниной может рассматриваться как первый удачный опыт издания критической и историко-литературный монографии у крупнейших представителей советской литературы»[1774]. Положительным был отзыв и книге Макогоненко:

В результате убедительных разысканий Макогоненко перед нами вырастает крупный русский писатель, сатирик XVIII века, один из крупнейших русских писателей XVIII века, несущие в себе, наряду с Кантемиром и Фонвизиным зерна будущего критического реализма. По-новому освещен «масонский» период в жизни Новикова. Макогоненко убедительно, хотя и с некоторыми перегибами, показывает, что ведущий для Новикова и в этот период была не масонская мистика, а просветительские тенденции[1775].

Книга Степанова оказалась в списке, потому что ее автор

правильно показывает Крылова как одного из основоположников русского критического реализма и величайшего баснописца мира. Отбрасывает лживую легенду о «приспособлении» Крылова-баснописца к реакционерам правящей верхушки страны[1776].

Благой, говоря о труде своего ученика Цейтлина, отмечал, что

автор преодолел в этой книге свои прежние переверзианские ошибки. Однако творческий путь Гончарова рассматривается имманентно, в пределах только литературного ряда (например, объясняется, почему он не дал Адуева как опустившегося помещика, — потому что этот вариант был уже разработан Пушкиным). А здесь дело в изменившейся обстановке, ином процессе общественной жизни. В противоположность Брайниной, нет слитного анализа художественного метода и мастерства и идейного содержания. Все это выделено в особую главу, которая является наиболее слабой[1777].

Однако Благой был осторожен в оценках, потому как

во время обсуждения в Институте мировой литературы (книги Степанова и Цейтлина делались под моим руководством) — при обсуждении были голоса, что книга Цейтлина не марксистски написана. Это, может быть, слишком резко сказано, но вместе с тем марксистско-ленинская концепция русского исторического процесса, которая одна дает твердую почву для правильного понимания развития литературы, хотя об этом и упоминалось в книге, не легла в основу книги достаточно твердо и четко, не была внутренним маяком для понимания развития всего русского литературного процесса и творчества самого Гончарова. Это сообщает порой основным положениям книги некоторую неустойчивость и неопределенность[1778].

В ходе беглого разговора книги Цейтлина, Степанова и Макогоненко, а также биографический очерк Трегуба об Островском (в докладе Благого книга Трегуба специально не рассматривалась, потому что еще полгода назад критик подвергся жестоким нападкам со стороны Еголина за «нигилистическое отношение к русской классической поэзии», выразившееся в сборнике статей «Живой с живыми»[1779]) были сняты с обсуждения. Серьезной критике подвергся сборник статей Андроникова о Лермонтове: комитетчики не увидели в нем анализа творчества поэта[1780], хотя еще в конце 1940‐х Заславский писал о том, что эта книга по своим теоретическим решениям существенно превосходит разыскания, ранее предпринятые Б. Эйхенбаумом[1781]. Столь подробное и внимательное обсуждение этого раздела было вызвано сложностью положения «советского литературоведения» в те годы. Фадеев недвусмысленно постановил: «Раздел литературной критики и искусствоведения — это самый ответственный раздел»[1782]. Недавно состоявшийся разгром «космополитов» обернулся разгромом всей науки о литературе[1783]. Поэтому перед комитетчиками стояла задача любыми средствами создать впечатление, что «советское литературоведение» в начале 1950‐х существовало.

Очередную версию списка кандидатур для составления бюллетеней литературная секция представила Комитету на пленуме 16 января 1952 года[1784]. По-прежнему спорным оставался вопрос с выдвижением Горчакова и Топоркова на одну премию. Финальный перечень был подготовлен литературной секцией 16 января[1785] (сразу после общекомитетского пленума) и оглашен Фадеевым 26 января 1952 года[1786].

По разделу художественной прозы:

на премии первой степени: «Степан Разин» С. П. Злобина; «Донбасс» (первая книга) Б. Л. Горбатова;

на премии второй степени: «Песнь над водами» В. Л. Василевской; «Амур-батюшка», «Далекий край», «К океану» Н. П. Задорнова; «Памфлеты» Я. А. Галана; «Семья Рубанюк» Е. Е. Поповкина;

на премии третьей степени: «Утро великой стройки» В. Д. Галактионова и А. А. Аграновского; «Строговы» Г. М. Маркова; «В Заболотье светает» Я. Брыля; «Учитель» П. Турсуна; «Васек Трубачев и его товарищи» В. А. Осеевой; «Витя Малеев в школе и дома» Н. Н. Носова; «На берегу Севана» В. С. Ананяна; «Солдаты» М. Н. Алексеева; «Заря Колхиды» К. А. Лордкипанидзе; «На берегах Иссык-Куля» К. Баялинова; «Старая крепость» В. П. Беляева; «Ясные зори» В. П. Минко; «России верные сыны» Л. В. Никулина;

по разделу поэзии:

на премии первой степени: «Два потока» и «На Втором всемирном конгрессе мира» Н. С. Тихонова; «Избранное» А. Т. Венцлова;

на премии второй степени: «Басни» С. В. Михалкова; «Мои родные» С. Б. Капутикян; «Стихи и поэмы» Ю. Шмуула; «Поток приветствий» М. Турсун-Заде;

на премии третьей степени: «На камне, железе и золоте» М. Танка; «Солдаты мира» А. Б. Граши; «Стихи» М. Нагнибеды; «Год моего рождения» Р. Г. Гамзатова; «Стихи для детей» К. Мухаммади; «Цветы на камне» К. Мустая; «Откровенный разговор» С. В. Смирнова;

по разделу драматургии:

на премии второй степени: «Юность вождя» Г. Д. Нахуцришвили; «Канун грозы» П. Г. Маляревского;

на премии третьей степени: «На новой земле» А. Каххара;

по разделу литературной критики и искусствоведения:

на премии второй степени: «Маяковский: Жизнь и творчество (до Великой октябрьской социалистической революции)» В. О. Перцова; «Режиссерские уроки К. С. Станиславского: Беседы и записи репетиций» Н. М. Горчакова;

на премии