Арсен стоял у огня вместе с Кузьмой Рожковым и высоким нескладным Гривой. Слушал – и удивлялся: какую силу имеет песня! Несмотря на грусть, что окутала сердце, она окрыляла душу, будоражила глубинные силы, которые, как подземные воды, до поры до времени сдерживаемые холодными тяжелыми глыбами камня, вдруг вырывались на поверхность и бурлили мощным водоворотом.

Песня навеяла воспоминания о Златке. На казака глянули темно-синие с искорками глаза, словно кусочки звездного неба перед восходом луны. Только печальные и далекие-далекие… Почему?.. Арсен вздрогнул. Неужели теперь, когда до счастья – один шаг, неумолимая война разрушит его, проведет между ним и Златкой черту, которую не в силах переступить ни один смертный?.. Златка, Златка, теперь, когда ты такая близкая и в то же время такая далекая, ты стала еще желаннее, еще роднее! Ты вошла в сердце как песня и как песня останешься в нем навсегда!

А песня кобзаря будила уже новые мысли и чувства.

Где-то там, в темноте, совсем недалеко, за городскими стенами, притаился хищный враг и, может, в это самое время роет подкопы, чтобы с восходом солнца посеять смерть и убить эту песню!.. Затоптать ее в землю вместе с душою людской! А саму землю потом назвать своею…

Нет, нельзя допустить этого! Нельзя позволить убить песню и живое слово, ибо и в слове и в песне – душа народа, его прошлое, настоящее и будущее! А что такое тело без души? Живой труп! Бессловесное животное! Навоз, которым удобряют чужую ниву! Или, в худшем случае, – плоть, в которую подлые люди вдохнут отравленную душу изменника-янычара!

У Арсена сердце оборвалось. Нет! Нельзя допустить этого! Нельзя позволить ордам султана катиться от Карпат до Дона и истреблять все живое на своем пути! Нужно здесь, под этой каменной Чигиринской горой, остановить их, отбросить прочь за море!

Он посмотрел на суровые лица воинов. Давно не бритые, исхудавшие, прокопченные дымом, они казались высеченными из камня, вытесанными из мореного дуба. Такие не отступят. Не сдадутся.

На душе у Арсена стало легко. Нет, не затопить турецкому нашествию зеленых берегов Днепра! Не пить татарскому коню его воды!

Стихла, замерла песня. Кобзарь сидел, прислонив седую голову к грифу кобзы, а стрельцы, драгуны и казаки молчаливо стояли вокруг. В их сердцах все еще звенели извечные задушевные звуки…

Арсен, Рожков и Грива осторожно вышли из круга и, крадучись задворками, по руинам и пожарищам, приблизились к двору коменданта. Свернули на соседнее гумно и вскоре оказались между чудом уцелевшей хатой и разрушенной взрывом бомбы ригой.

– Сюда, – шепнул Рожков, показывая на крутой вход в погреб.

Двери распахнуты настежь. Снизу повеяло застоявшимся воздухом, запахло трухлявым деревом, сырой землей.

Все трое молча спустились вниз и прикрыли за собой двери. Рожков высек огонь – зажег свечку.

На земляном полу, в углу, лежала большая груда глины. В одной из стен зияло черное отверстие. Возле него – вымазанные в глине топор и лопата.

– Большую часть подкопа мы уже прорыли, – сказал Рожков. – Еще локтей пять или шесть.

– Успеем за ночь?

– Успеем, если работать напеременку.

– Тогда не будем терять времени, – заторопился Арсен и, схватив лопату и топор, нырнул в узкую дыру.

С первых же ударов он понял, как тяжело им придется. Глина сухая и твердая, как камень. В тесноте не размахнуться, не ударить как следует топором. А отбитую глину нужно насыпать в корзину и, пятясь назад, вытягивать из глубокой норы.

Но ничего не поделаешь. Где-то здесь, совсем уже рядом, изнемогает в темнице Роман, и его во что бы то ни стало сегодня же надо освободить.

Глухо тукает топор. Бухает лопата. Шуршит, осыпаясь, глина. Потрескивает сальная свеча, наполняя пещеру чадным смрадом.

Долго, томительно долго тянется время. Арсена сменяет Грива, а того – Рожков. Чем дальше, тем чаще приходится сменять друг друга. Пот заливает глаза. Нечем дышать. Землекопы напрягают все силы…

Сгорела одна свеча, потом – вторая.

Потные, усталые, грязные, они набрасываются на твердую желтую глину, как на смертельного врага. Нехотя, понемногу глиняная стена отступает, отступает… Когда совсем нечем стало дышать, открыли двери, и в погреб ворвался свежий поток прохладного воздуха, который охладил разгоряченные тела.

Но двери вскоре пришлось закрыть: начинало светать. И тогда, наконец, лопата ударилась о камень.

– Добрались! – сообщил товарищам Арсен. – Ломаю стену!

Он топором расковырял шов, вывернул несколько кирпичей. Они глухо упали на землю, и тотчас же сквозь пролом из тьмы соседнего погреба глянули Романовы глаза, освещенные мерцающим огоньком свечи.

Дончак протянул руки:

– Арсен! Брат!

Руки их сплелись в крепком пожатии.

Рожков, Грива, Роман и Арсен, оставив позади полуразрушенный город, по крутой дороге поднялись на Чигиринскую гору, к главным воротам замка. Не без основания они считали, что Трауэрнихт быстро обнаружит побег, но ему вряд ли придет в голову искать Романа и его товарищей на валах, среди защитников крепости. Несмотря на раннее время, здесь уже было шумно. Сердюки полковника Коровки и стрельцы полковника Гордона готовились к бою: одни торопливо завтракали, другие подносили к пушкам ядра, бомбы и порох, третьи строились, чтобы идти к своим местам на стенах. Никто не обращал внимания на усталых и грязных донельзя друзей, которые быстро пересекли просторный двор замка и остановились у длинной коновязи.

– Поначалу, братцы, умоемся, – сказал Рожков, набирая из корыта для водопоя коней полную пригоршню холодной ключевой воды. – А то мы похожи на чертей из преисподней.

Они вымылись, затем из деревянного ведра, прикованного к журавлю, который заглядывал в темный каменный колодец, вволю напились вкусной воды, вытрясли одежду и только после этого присели возле большого казана с горячим кулешом. Здесь их и увидел полковник Гордон.

– Кузьма, где тебя носит? Ты должен был ночью стоять на посту!

Рожков вскочил, виновато заморгал. Арсен, Воинов и Грива тоже подскочили, стали рядом с товарищем, готовые заступиться за него.

Гордон внимательно оглядел казаков, заметил и следы глины на одежде, и осунувшееся, заросшее русой щетиной лицо Романа, и всклокоченную копну пшеничных волос на его голове. По этой копне он и узнал дончака.

– Ба, ба, ба! Теперь я понимаю, Кузьма, где ты пропал! – засмеялся шотландец. – За друга – в огонь и в воду, как вы говорите? Ха-ха! Одобряю! Одобряю!

Рожков облегченно вздохнул: пронесло! У казаков тоже отлегло от сердца. Но Гордон сразу посуровел: