ножи друг другу в спину. Никто не исключение, уж поверь мне. В том числе и те люди, в убийстве которых ты меня столь рьяно обвиняешь.

– Вы были готовы принести в жертву третью часть города. Это тоже в порядке вещей для политики?

– Не я. За этим стоял некто другой, кто ныне горит в пламени Эрхары. Сорвенгер исполнял его волю, потому что у него не было другого выбора.

– Выбор есть всегда. В конце концов, можно было умереть, но не идти на такие ужасные меры.

– Мы все – в какой-то мере только пешки. Грамотные кукловоды управляют нами, а мы танцуем и считаем, что это наш выбор. Но это не так. Мы изначально лишены выбора. Его за нас делают те, о ком мы никогда в жизни не узнаем.

– Кто же делает выбор за вас?

– Обстоятельства.

– А, может быть, вашего господина зовут Халари?

Юлиан наконец осмелился заглянуть в лицо Сорвенгера. Он не видел его глаз, но был уверен в том, что взгляд изменился, потому что скулы оппонента неестественно содрогнулись.

– Я был готов выслушать много гадости в мой адрес, но это… Переходит все рамки приличия. Ты обвиняешь меня в служении самому кровавому культу в истории человечества?

– Вы сами сказали в суде, что Халари скоро придёт.

– Должно быть, ты ослышался.

Юлиан был уверен в своём слухе так же, как и во лжи Сорвенгера.

– Я не мог.

– В зале было очень шумно.

– Халари существует?

– Откуда мне знать? Если хочешь узнать моё мнение – то все это чушь собачья. Детские сказки. Но, повторяюсь, это суждение является весьма субъективным.

– Тогда к какой силе вы прибегли для того, чтобы исчезнуть из реальности? По-моему, это божественная способность, которой владел только он.

– Прошу прощения, но этот секрет я тебе раскрыть не могу. Вернее, мог бы, но тогда у меня не получится отпустить тебя живым.

– Скажите хотя бы, почему я всё помню.

Впервые за всё время разговора Сорвенгер сделал короткую паузу. Похоже, его это интересовало не меньше, чем самого Юлиана.

– Не бывает безупречной магии. Всегда возникает какой-то дефект. Возможно, дело в амулете, который подарила тебе Скуэйн. Похоже, он защищает вообще от всего. Я неоднократно говорил, что она была лучшей.

– Не её убийце делать подобные выводы.

– В её смерти виноват Молтембер, и никто другой. Моей вины не больше, чем твоей. Я сожалею о тяжелейшей утрате, которую понёс город. И, мой долг – сделать всё возможное, для того, чтобы искупить перед ним вину Сорвенгера.

– У вас не выйдет, – резко произнёс Юлиан.

– На этот счёт у меня совсем другие мысли. Город, который некогда казался нам прекрасным, ныне пребывает в состоянии стагнации. Ему нужна свежая кровь. Некий импульс, способный его оживить. Прорыв, который откроет дорогу в светлое будущее. Я готов пойти на всё ради того, чтобы все жители Свайзлаутерна вздохнули полной грудью. Дабы однажды они проснулись с мыслью о том, что теперь их город принадлежит им.

– И как это связано с вами?

– Непосредственным образом. Я – единственный человек, способный совершить революцию.

– И что вы ждёте от меня?

– Как я говорил ранее – взаимопонимания. У тебя есть одна вещь, которая мне очень нужна. Я хочу заключить с тобой некую сделку. Ты отдашь мне эту вещь, а я окажу тебе поддержку в любом начинании.

Амулет Ривальды? Дракон Драго, который формально принадлежал Юлиану? «Откровения Меркольта»? Чем столь важным он обладал, что невозможно было получить при помощи силы?

– Я даже не знаю, о каком предмете вы говорите, – сказал он.

– Возможно, это покажется тебе неожиданностью. Ты ещё не забыл Пенелопу Лютнер?

Юлиан почувствовал, насколько громко забилось его сердце. Сорвенгер умел бить в самое больное.

– Я не буду заключать с вами никаких сделок, которые с ней связаны, – решительно отрезал он.

– Уверяю тебя, эта прекрасная девушка тут ни при чём, – фальшиво улыбнулся Сорвенгер. – Скорее, это связано с её отцом. Моритц Лютнер никогда не упускал возможности сверкнуть своим богатством, поэтому, ещё будучи молодым, отдал едва ли не половину состояния для того, чтобы выкупить вазу Артемиды.

Юлиан нахмурил брови. Он начинал понимать, о каком предмете говорил Сорвенгер, но не имел никакого представления о том, какую она представляет ценность.

– Как это связано со мной? – спросил он.

– Моритц Лютнер написал заявление в полицию, где указал, что именно ты её украл.

– Клевета. Я не брал её.

Сорвенгер повернул голову в сторону Юлиана. Его глаз не было видно из-за очков, но Юлиан осознавал, что прямо сейчас они изучали мимику лица юноши в надежде распознать ложь.

– Подозрения не бывают беспочвенными, – произнёс Сорвенгер, слегка приподняв уголок губ.

– Бывают, – противопоставил Юлиан. – Особенно тогда, когда обвинителю не нравится парень её дочери.

Сорвенгер улыбнулся, что вызвало у Юлиана приступ тошноты.

– Юношеская романтика… Признаться, и я скучаю по тем временам. В любом случае, эта ваза должна оказаться у меня.

– Какую ценность она предоставляет?

– Исключительную. Эта вещь не должна принадлежать ни Лютнеру, ни тебе. Поэтому, дабы избежать недопонимания между нами, ты должен принести её мне.

– Я говорил, что я не крал её.

– В любом случае – она должна быть у меня.

Сорвенгер не верил Юлиану. В этом не было ничего удивительно – две противоположности, несмотря на лесть, сказанную в адрес друг друга, никогда не проникнутся оппонентом.

– Я не смогу принести её вам, – сказал Юлиан.

Он прятал свой взгляд от Сорвенгера.

– Боюсь, у тебя нет выбора. Ты ошибаешься, если считаешь, что контролируешь ситуацию. Ты украл нечто, что принадлежит мне по праву. Либо, располагаешь фактами, указывающими на вора. Неосмотрительно с твоей стороны пытаться уйти от ответственности. Я пытаюсь забрать её наиболее мирным способом, и, это лучший подарок, что я могу преподнести тебе.

– Я понятия не имею, где её искать, – прошипел Юлиан.

– Тогда тебе придётся постараться. Ради меня. Себя. Своих друзей.

Юлиан едва не вскочил с места.

– Это угроза? – спросил он.

– Ты услышал угрозу в моих словах?

– Вы упомянули моих друзей. Возможно, это вы стоите за нападениями на Йохана Эриксена и Хелен Бергер? Это какое-то предупреждение для меня?

– Я устал от необоснованных обвинений в свой адрес. Это оскорбительно для меня.

– Вы заслужили их, герр Сорвенгер.

Юлиан старался произнести эти слова гордо, смело и чувственно. Но предательская дрожь в голосе нарушила все его планы – он напомнил самому себе меланхоличного Йохана.

Сорвенгер почувствовал это. Сняв очки, он наконец показал Юлиану свои глаза – глубокие и пережившие немало боли и скорби, но от