Тем не менее больше всего критиков раздражает сам процесс накопления денег, а не то, на какие цели мы их пускаем. Этот процесс, на их взгляд, принципиально несправедлив на двух уровнях. Прежде всего, они усматривают несправедливость в том, что не все находятся в равных стартовых условиях. Ну, а вторая несправедливость видится в том, что некоторые на финише получают больше, чем им нужно, а другие — меньше. Подобный взгляд несет в себе ошибку, на которую консерваторы, к сожалению, в силу своей тактичности (или слабости) зачастую не считают нужным указывать. Суть ее состоит в отождествлении понятий «справедливый» и «равный» как в рассуждениях о равенстве возможностей (первый: случай), так и в рассуждениях о равенстве результатов (второй случай).

Чтобы понять, в чем заключается ложность этого уравнения, нужно лишь немного подумать. При всем уважении к авторам американской декларации независимости не могу согласиться с тем, что все мужчины (и женщины) созданы равными, хотя бы с точки зрения их характеров, способностей и одаренности. Даже если бы они были таковыми, семейная и культурная среда, не говоря уже о случайных факторах, очень быстро изменила бы ситуацию. Согласитесь, по характеру и воспитанию мы все разные. Если это несправедливо, тогда справедливости нет и в самой жизни. Хотя это и говорят (обычно облекая мысль в форму жалобы: жизнь несправедлива»), реально фраза ничего не значит. Когда кто-то: сказал Вольтеру, что «жизнь тяжела», тот спросил: «По сравнению с чем?»

Это не значит, что государство не должно делать ничего для устранения неблагоприятных факторов, от которых страдают определенные группы людей и отдельные граждане. Так и должно быть в развитой стране, которая может позволить себе такую роскошь, как хорошее базовое образование и медицинское обслуживание для всех независимо от платежеспособности. Я поддерживаю также программы, помогающие людям составить начальный капитал и обзавестись некоторой собственностью. Именно эти цели находились в центре программы, осуществлявшейся консервативным правительством Великобритании в 80-х и 90-х годах. Но программы и политику следует формировать так, чтобы они не деформировали рынок и не разрушали стимулы.

Там, где это возможно, деятельность правительства в сфере социального обеспечения должна оставлять индивидууму максимальный выбор:

например, лучше использовать образовательные ваучеры или кредиты, а не централизованное финансирование; снижение налоговых ставок, а не всеобъемлющие субсидии. Тот же самый принцип следует соблюдать, принимая меры по обеспечению расовой и культурной гармонии в обществе. Дискриминация людей по цвету кожи, расе, полу или убеждениям — моральное зло; она, кроме того, вносит нестабильность, да к тому же противоречит экономическим интересам государства в целом. Однако использование системы квот при назначении или продвижении по службе людей из определенных слоев есть не что иное, как недопустимое покушение на свободу, даже если и делается из лучших побуждений. Это не помогает и тем, кого система должна поддерживать. Представители целевых групп могут страдать от опеки; их профессиональная репутация при назначении на должности, которые они заняли бы и без того в силу собственных заслуг, принижается, поскольку в них видят привилегированных; на них могут обижаться, к ним могут плохо относиться.

На самом деле нам нужно очень четко представлять свои цели. Существует много доводов в поддержку попыток улучшить положение неимущих. Но это не имеет ничего общего с попыткой создать рай на земле. Правительства должны крайне осторожно подходить к увязыванию социальной политики с тем, что обычно называют «социальная справедливость». Как однажды заметил Хайек, «[социальный] — скользкое прилагательное, [которое] имеет свойство лишать смысла определяемые им существительные».

«Социальная справедливость» может завести свободное общество в еще более мутные воды, если под ней понимать не только равные возможности, но и равные результаты. Неравенство — неизбежная цена свободы. Если людям дают возможность самим принимать решения, то один поступает более расчетливо и творчески, чем другой. Помимо прочего, некоторым еще и везет. В любом случае в природе не существует утвержденного набора критериев, позволяющих распределять богатство и прочие выгоды по заслугам. Впрочем, если бы он и существовал, правительство или какой-либо иной орган не в состоянии получить всей необходимой для принятия решения информации. Наконец, поскольку в правительстве тоже работают грешные люди, а о политиках в этом смысле даже и говорить не стоит, налицо все возможности для разных сделок, использования влияния и старомодной коррупции.

Все эти недостатки очень ярко проявлялись в странах с коммунистическим режимом. Об этом написано столько книг, что, я думаю, они могли бы заполнить целый зал библиотеки Британского музея. При этом забывают одно: те же недостатки в той или иной мере присущи всем социалистическим системам, какими бы мягкими они ни были. Правительство, в число целей которого попадает достижение равенства (не путайте с равенством перед законом), становится опасным для свободы.

Именно поэтому те, кто ставит свободу превыше всех прочих политических целей, как это делаю я, стремятся к справедливости без всяких прилагательных и полагаются на законы, а не на методы социальной инженерии. Пока все мужчины и женщины действительно равны перед законом, пока закон эффективно исполняется и честно отстаивается в суде, у них, независимо от того, каким богатством они обладают, нет оснований жаловаться на «несправедливость» отношения. Они сами определяют, как им распорядиться своей жизнью и собственностью. Они несут полную ответственность за успехи и неудачи, а в жизни любого человека предостаточно и того, и другого. Действующее же правительство, если оно действительно предано свободе, избегает введения перераспределительного налогообложения и прочего вмешательства, направленного на социальное планирование, поскольку знает, что это, несмотря на сопутствующую болтовню насчет социальной справедливости, принципиально несправедливо.

Ничуть не меньше, чем от политиков, капитализму традиционно достается от священнослужителей, которые клеймят его за чрезмерную суровость и несправедливость и призывают к противодействию. У них на это есть полное право — точно так же, как у меня есть право не соглашаться. Вместе с тем мне очень хочется, чтобы они в полной мер представляли последствия того, к чему призывают.

Поскольку я не католичка, то без смущения могу сказать, что нынешний папа Римский в этом отношении (как и во многих других мудрее некоторых своих предшественников. Его взгляды имеют глубокий смысл для людей всех верований, да и для неверующих. Возможно, своими экономическими и философскими пристрастиями он обязан реалиям социализма, которые он своими глазами видел в родной Польше. По крайней мере, на мой взгляд, об этом свидетельствует великая энциклика Сепtеsimus Аппus папы Иоанна Павла II. Размышляя о падении коммунизма и несостоятельности социализма, папа спрашивает:

Можно ли утверждать, что после крушения коммунизма именно капитализм стал победившей социальной системой и что именно капитализм должен быть целью стран, пытающихся перестроить свои экономику и общество? Действительно ли это та самая модель, которую нужно предлагать странам третьего мира, которые ищут путь к реальному экономическому и общественному прогрессу? Совершенно ясно, что ответ не может быть простым. Если под капитализмом понимается экономическая система, признающая основополагающую и позитивную роль бизнеса, рынка, частной собственности и вытекающей из этого ответственности за средства производства, а также свободное творчество людей в экономической сфере, тогда ответ определенно будет положительным, хотя лучше было бы говорить о бизнес-экономике, рыночной или просто свободной экономике. Но если капитализм воспринимается как система, где свобода в экономической сфере не ограничена жесткими правовыми рамками, которые ставят ее на службу свободе в целом и превращают ее в конкретную грань этой свободы, имеющей этическую и религиозную сущность, то ответ будет определенно отрицательным.