– Мистер Фостер, Шарлотта права, – поддержал дочь Сид. – Она уже достаточно взрослая и имеет право знать. Пусть остается. – Он повернулся к дочери. – Рано или поздно ты все равно узнала бы правду обо мне и моем прошлом. Значит, время пришло.

Мистер Фостер невозмутимо составил кружки на поднос и вышел из кухни. К этому времени Индия выпила бренди и перестала всхлипывать. Бокалы Фионы, Джо и Дженни тоже опустели. Сид присел к столу и залпом осушил свой.

– Ты всегда умел выпутываться из всех передряг, – сказал Джо. – Даже когда обстоятельства были против тебя. Но на этот раз даже я струхнул. Так что же с тобой приключилось?

Сид взял бутылку и снова наполнил бокалы.

– Я расскажу вам все, – пообещал он. – Все без утайки. Но вначале рекомендую выпить еще, иначе вы мне не поверите.

– Уилла, ты помнишь Момбасу? А бирюзовое море? Форт с розовыми стенами? Белые дома? Помнишь отель, где мы провели первую ночь в Африке? Мы заказывали два номера, но у них оказался только один. Нам пришлось спать на одной кровати. Я думал, что вообще не усну. Бодрствовал всю ночь и слушал твое дыхание. А ты нет. В смысле, не бодрствовала. Ты мигом уснула и храпела.

Рот Шейми не закрывался.

Я болтаю как сумасшедший, подумал он. Вернее, как торговец.

Именно этим он и занимался – пытался продать Уилле идею остаться в мире живых. Он пытался продать ей идею жизни. Ее жизни. Он говорил об их детстве. О том, как они, Альби и родители Уиллы плавали на яхте. О восхождениях на Сноудон и Бен-Невис. О путешествиях по Лейк-Дистрикту. Потом он заговорил о других путешествиях – по Африке, к Килиманджаро. Вспоминал, какие животные пересекали вельд, какие там удивительные восходы и безбрежное небо. С Африки он переключился на Эверест и сказал, что без ума от ее фотографий, сделанных там. Шейми говорил, что мечтает отправиться туда вместе с ней. Он старательно выуживал самые светлые ее воспоминания. Зная, в каком состоянии сейчас находится ее измотанный болезнью разум, Шейми пытался извлечь оттуда самое дорогое и ценное для нее. Что угодно, только бы она держалась, только бы оставалась с ним.

Уилла была больна, ужасно больна. Шейми давал ей аконит и опиум, а затем и хинин. Ничего не помогало. Жар не спадал. Ее тело по-прежнему корчилось от судорог. Желудок не принимал ни пищу, ни воду, мгновенно исторгая обратно. Столько лет она не щадила свой организм, заставляя выживать в чудовищных условиях. И теперь организм как будто мстил ей, пытаясь загасить неукротимую искру, дававшую ей жизнь. Ее волю, ее энергию, ее душу.

Исчерпав их общие воспоминания, Шейми стал рассказывать ей о путешествии к Южному полюсу, о том, как завывание антарктических ветров и нескончаемый скрип полярных льдин способны свести человека с ума. Мир сплошной белизны, где нет других красок. Белизна днем, а по ночам – черное небо, усыпанное мириадами звезд.

Когда иссякла и тема путешествий, Шейми стал рассказывать ей о своей жизни. О маленьком сынишке Джеймсе, которого любил до безумия. О домике в Бинси, где сын родился. Шейми говорил о сделанных ошибках, о поступках, вызывавших потом сожаление. И о других, в которых он ни капли не раскаивался. Шейми рассказывал о корабле, который ждет его в Хайфе, о том, что ему пора туда возвращаться, но он не хочет ее оставлять.

А потом Шейми вдруг замолчал, уронив голову на руки. Двое суток подряд он сидел у ее постели, прикладывал мокрые тряпки к пылающему от лихорадки телу Уиллы; придерживал, когда ее тошнило или начинались судороги и тело выгибалось дугой. Все это время Шейми почти не спал и настолько утомился, что уже сам начинал бредить. Поиски с самолета ничего не дали. Тогда Шейми отправился к месту прежнего лагеря Лоуренса и на второй день поисков нашел Уиллу.

– Уилла, прошу тебя, не умирай, – повторял Шейми. – Не уходи. Не оставляй меня в этом мире одного. Я счастлив уже тем, что ты находишься со мной на одной планете и совершаешь храбрые, удивительные поступки. Я люблю тебя, Уилла. Я всегда любил и буду тебя любить.

Шейми поднял голову и посмотрел на нее. От прежней Уиллы осталась оболочка, лежащая на подстилке в шатре посреди забытой Богом пустыни, посреди этой проклятой войны. Шейми любил Уиллу, и она любила его, но любовь приносила им только горе. Да и была ли это любовь? А может, просто безумие?

– Я тоже люблю тебя, Шейми, – неожиданно открыв глаза, сказала Уилла.

– Уилла! – Шейми крепко сжал ее руку. – Ты проснулась!

Она поморщилась и жестом показала, что хочет пить. Шейми приподнял ее, напоил, после чего снова опустил на подушку. Лоб Уиллы был мокрым от пота. Она часто и тяжело дышала. Даже питье воды стоило ей усилий.

– Где Лоуренс? – хрипло спросила она.

– Движется на Дамаск с Аудой и армией. Не волнуйся, в ловушки они не попадут. Лоуренс даст большой крюк и обойдет Джабаль-аль-Друз с запада. И все благодаря тебе.

Уилла улыбнулась, посмотрела на Шейми, собираясь с силами, затем сказала:

– Тебе пора уезжать.

– Как уезжать? Я не могу бросить тебя здесь… Ты умрешь… Никак не могу.

– Мне конец, Шейми. Я такая усталая… измотанная болезнью… Со мной все кончено.

– Нет, Уилла. Не говори так, – дрогнувшим голосом возразил Шейми.

– Я… слышала… как ты говорил. Про нас. Про Джеймса. Про свой корабль. Возвращайся, иначе тебе грозит трибунал и расстрел. – Она тяжело сглотнула, и ее глаза наполнились болью. – Неужели ты хочешь, чтобы твой сын остался без отца?

– Нет, но…

– Шейми, мы должны это прекратить. Раз и навсегда. Мы слишком долго мучили самих себя и приносили горе другим. – В глазах Уиллы блестели слезы. – Возвращайся в Хайфу. И не погибни. Переживи эту проклятую войну и вернись домой. К Дженни… и Джеймсу… ты им нужен.

Позывы на рвоту заставили ее замолчать. Уилла наклонилась над медным тазом, и ее снова вывернуло. Шейми поддерживал ей голову, потом уложил на подушку. Ее тело вдруг сделалось совсем обмякшим.

– Нет! – закричал Шейми, испугавшись, что она умерла. – Нет, Уилла!

Он быстро проверил ее дыхание. Прощупал пульс. Уилла была жива, но снова потеряла сознание. До ее кожи было не дотронуться. Шейми намочил тряпку, обтерев ей лицо и тело.

– Не уходи, Уилла, – прошептал он. – Прошу тебя, не уходи.

Воздух в шатре был не только душным, но и зловонным, пропитанным болезнью Уиллы. Пока Шейми пытался хоть как-то облегчить ее состояние, снаружи послышался звон колокольчиков и крики верблюдов. Кто же сюда явился? Лагерь почти опустел. Утром его покинули Лоуренс, Ауда и четырехтысячная армия. Их путь лежал не на север, а на восток, затем на запад, к Шейх-Сааду, где они соединятся с войсками Фейсала и двинутся на Дамаск, счастливо избежав бойни, ожидавшей их в Джабаль-аль-Друзе. И их спасительницей была Уилла. Если бы не ее мужество, везение и упрямое нежелание сдаваться, они бы угодили в западню, из которой вряд ли бы выбрались.