Из-за плохого прогноза погоды попытка старта в ночь на 24 февраля была отменена еще до заправки внешнего бака. Это было весьма кстати, поскольку Крейтон все еще был не на шутку болен. Однако 25 февраля казалось подходящей датой. Прогноз на момент открытия стартового окна в полночь был благоприятным. Джей-Оу выглядел совершенным доходягой, но как-то умудрился убедить врачей, что с ним все в порядке. Мы отправились переодеваться. На этот раз я надел подгузник вместо устройства сбора мочи с кондомом. Я устал опасаться, что он соскочит. Может, в следующей жизни Господь даст мне пенис, более приспособленный для космического полета, но сейчас приходилось работать с тем, что есть. Подгузник был куда более надежным выбором.

Мы носили термобелье, которое выполняло роль лишнего защитного слоя. Теперь, когда у нас была система покидания корабля, скафандры одновременно выполняли функцию гидрокомбинезона, а длинные подштанники предназначались для того, чтобы увеличить продолжительность выживания в случае посадки на воду. Впрочем, к вопросу о выживании в Северном Ледовитом океане в зимнее время мы относились с той же иронией, что и Альфред Нойман, рисованный герой американского комического журнала. Как однажды сказал Хут Гибсон по поводу STS-27, пародируя строку из вестерна о Бутче Кассиди и Сандэнсе Киде: «Какого дьявола – при падении ты все равно помрешь».

Облаченные в комбинезоны техники поджидали нас в комнате для надевания скафандров. Наши ярко-оранжевые скафандры LES были разложены на пяти массивных креслах типа La-Z-Boy. Именные таблички на каждом кресле обозначали, кому из астронавтов какой скафандр принадлежит, причем во всех надписях, кроме имени Пепе, были опечатки. Пепе пробрался в скафандровую раньше нас и разложил поддельные таблички в качестве возмездия: в первой версии нашей экипажной эмблемы в его необычной франко-канадской фамилии Туот переставили две буквы, и она превратилась в Тоут. Мы все рассмеялись: все, что снимало напряжение, было к месту. И я уселся в кресло с табличкой «Моллейн».

Я снял обручальное кольцо и положил его в очечник: кольцо могло за что-нибудь зацепиться при аварийном покидании корабля. Я собирался надеть его после выхода на орбиту. Точно так же я поступил перед 41-D и STS-27 и оба раза вернулся живым. Теперь это действие было ритуальным – как у игрока, который должен перекреститься, встав на позицию отбивающего. Мне нужно было остаться в живых, чтобы вновь надеть это кольцо. Господь знает об этом и позаботится обо мне. Во всяком случае, я на это надеялся.

Техники помогли мне просунуть ноги в штанины скафандра. После этого я встал и застегнул на молнию встроенную противоперегрузочную надувную камеру вокруг живота. Я приспустил нижнюю часть и одновременно всунул руки в рукава и пропихнул голову через шейный «воротник». В последний раз я просовывал голову через столь узкое отверстие в день появления на свет{85}. Кольцо было специально сделано тугим, чтобы резиновый «воротник» плотно прилегал к шее и не позволил скафандру набрать воду при приводнении.

После того как скафандр был застегнут, техники продолжили одевать меня. Они зашнуровали ботинки и закрепили шлемофон со связной гарнитурой на голове. Следующим пунктом были перчатки скафандра. Наконец, на шейное кольцо установили гермошлем. Теперь я был полностью готов к двум вещам, которые совсем не хотел испытать, – к разгерметизации кабины и к покиданию раненого корабля.

Техники подстыковали аппаратуру для проверки герметичности и дали мне инструкции: «Закройте щиток гермошлема, включите подачу кислорода, глубоко вздохните и задержите дыхание». В тишине внутри скафандра мне стало очевидно, как я нервничаю. Я слышал, как бьется сердце. Его удары отдавались у меня в ушах.

Начался тест на полный наддув. Я скрежетал зубами. Когда скафандр наполняется кислородом, он становится твердым, как сталь. Кажется, что от плеч до промежности тело так сильно затянуто подпругой, что простата может расщепиться надвое. К счастью, этот тест продолжается всего 30 секунд. Как справляться с болью на борту шаттла, меня не волновало. Если скафандр придется наддуть в полете, это случится из-за потери атмосферы в кабине. В столь ужасной аварийной ситуации боль от скафандра уже не имеет значения.

Проверка герметичности прошла успешно, и техники сняли с меня перчатки и шлем. Они передали мне поднос с предметами, которые нужно было разложить по карманам. Я сунул космическую ручку с вытеснительной подачей чернил в левый нарукавный карман и убедился, что нож для парашютных строп находится в кармане на внутренней части левого бедра. Если я запутаюсь в парашюте и он потянет меня на дно моря, я смогу этим ножом перерезать стропы и, быть может, спастись.

В карман на правом бедре я положил запасные очки. Помимо обручального кольца я спрятал в очечник мамин 91-й псалом. Формально он был контрабандой, но его найдут только в том случае, если Джим Бейджиан и Сонни Картер станут срезать скафандр с моего мертвого тела, а в этом случае мне будет уже все равно. В этом же кармане я разместил дозиметр, немного аспирина для глушения боли в спине в невесомости, которая меня ожидала, и пакет на молнии, чтобы убрать в него использованный подгузник после выхода на орбиту. Туда же отправился пакет для рвотных масс. Хотя до сих пор я не испытывал ни малейшей тошноты в космосе, эта вещь успела стать еще одним ритуалом, как будто само ее наличие могло предотвратить космическую болезнь.

Зеркало пошло в карман на правой лодыжке. Из-за неподвижности скафандра было невозможно посмотреть на места стыковки шлангов, для этого и требовалось зеркало. Там же нашлось место для правой перчатки скафандра и спасательного радиопередатчика.

В карман на левой лодыжке я поместил левую перчатку и еще несколько приборов из спасательного набора – аварийные факелы, фонарь-стробоскоп и карманный фонарик. «Кого ты пытаешься обдурить? При падении все равно помрешь».

Когда я заканчивал раскладку вещей, в комнату вошли фотографы NASA и сделали несколько снимков. Все мы изобразили улыбки из серии «Не боюсь ничего на свете».

Я посмотрел на часы. К сожалению, мы на 15 минут опережали график, а в нашем деле не стоит иметь лишнее время. Майк Коутс, который наблюдал за одеванием, вытащил колоду карт. Он побывал в нашей шкуре и знал, что люди должны быть заняты постоянно. Мы собрались за столом и сыграли пару раздач в «поссум фарго» – глупую карточную игру военных летчиков, лишенную какой-либо стратегии: в ней выигрывал человек, получивший при раздаче наихудшие карты. Когда мы играли, Пепе отметил, что врачи суетились вокруг него больше, чем вокруг кого-либо: «Они были похожи на двух святых отцов, которые собираются сопровождать меня к виселице. Уж не думали ли они, что я собираюсь запаниковать, упасть в обморок или еще что-нибудь?»

Каспер ответил: «Пепе, да у тебя всегда паника. Как они это узнают?» Он был прав. Пепе жил под напряжением в 27 вольт в 12-вольтовом мире. Своей стремительностью во всем, что он делал, – переворачивал страницы справочника, набирал телефонный номер или переводил в нужное положение тумблеры в кабине – он напоминал мне птичку колибри.