Страх, неясные перспективы, мои сомнения относительно руководства NASA – все вместе навалилось на меня и повлекло к Майку. Но, даже стоя перед ним, я знал, что мое решение отчаянно балансирует. Я был словно цирковой акробат, сидящий в кресле, – а кресло на шесте, и шест на мяче. Достаточно было пылинке сесть на плечо, чтобы опрокинуть меня. Если бы Майк поставил мое решение под сомнение хотя бы в самой слабой степени, если бы он спросил: «Ты уверен?» – подозреваю, я бы тут же взял свои слова назад и ушел. Но он не сделал этого. Продолжая, как обычно, жонглировать ручкой, он доверительно сказал мне, что сам уже принял такое же решение и сообщил Падди, что уйдет после следующего своего полета{84}. Думаю, он услышал мой выдох. Его решение придало силу моему. Он не стал спрашивать о причинах, но я назвал их сам. И когда я признался, что немалую роль в решении сыграл страх, он ответил, что для него это также было очень важно – боялся и он, и Диана: «Эта крыша LCC – она как пыточная камера». «Нужно построить памятник женам астронавтов, – подумал я. – Он должен изображать крышу здания Центра управления пуском с часами предстартового отсчета на отметке T-9 минут».

Я вышел из кабинета Майка и позвонил домой: «Я сделал это, Донна. Я только что сказал Коутсу, что мы уедем после полета». Некоторое время она молчала. Я говорил ей утром о своих намерениях уйти в отставку, но знал, что она мне не поверила. Слишком много раз я менял мнение на этот счет. Она понимала те мучения, через которые мне пришлось пройти. Она видела детские фотографии, на которых я бегу к приземлившейся на парашюте банке из-под кофе. Она понимала значение заляпанной моими пальцами книги «Покорение космоса». У нее лежали целые ящики фотографий, эмблем и значков, собранных мной в юности. Наконец она заговорила: «Майк, я так счастлива! Спасибо! Я знаю, что ты будешь сожалеть об этом решении до смерти, но все будет в порядке. Все к лучшему. У Господа свой план». Вешая трубку, я точно знал, что она делает: она зажигает благодарственную свечу у нашего домашнего алтаря.

Я в последний раз прилетел в Космический центр имени Кеннеди как член основного экипажа 19 февраля 1990 года. Оставляя две струи голубого огня за форсажными камерами, оглушая ревом взлетно-посадочную полосу Эллингтон-Филд, мы рванули в черноту ночи. На крейсерской высоте 12 500 метров мы скользили над верхушками мощных грозовых облаков, связанных с холодным фронтом над южной частью США. Молнии расцвечивали верхушки дождевых туч белым, серым и голубым. Электрические разряды удивительных форм перепрыгивали с одной на другую. Заряженная атмосфера порождала огни святого Эльма, которые заставляли светиться голубым передние кромки крыльев. И, как будто этого было недостаточно, я мог смотреть вверх, в черную глубину, затянутую звездным туманом. «Боже, как мне будет не хватать этого – красоты и чистоты полета!»

В гостинице для экипажей Олан Бертранд обрисовал нам три следующих дня нашей жизни[169]. Он напомнил, что мы будем все время находиться в карантине и не должны покидать гостиницу, не уведомив его. Мы должны есть только пищу, приготовленную диетологами, и отмечать всю еду в командировочном ваучере как «правительственные поставки». Будучи на службе у Дяди Сэма, мы находились в официальной командировке, причем в предписании значилось: «Откуда: Хьюстон, Техас. Куда: околоземная орбита». Все питание, транспорт и размещение обеспечивало NASA, а нам полагались только обычные командировочные в несколько долларов в сутки. Типичный полет на шаттле приносил астронавту лишь от 30 до 50 долларов.

Нам также напомнили, чтобы мы не проносили на борт никаких личных вещей. Когда мы попадали в «Атлантис», все, что находилось на нас, – от кондома на пенисе до шлема скафандра на голове – было собственностью американского налогоплательщика. Навсегда ушли те дни, когда астронавты набивали карманы роллами с монетами, сэндвичами с ветчиной и мячиками для гольфа, чтобы отправиться с ними в космос. В первые годы космической программы эти контрабандные вещички добавляли человеческого интереса к полету. Теперь они были запрещены, главным образом из-за эпизода аполлоновской эпохи, когда астронавты взяли с собой филателистические материалы, которые затем продали[170]. NASA сочло, что не подобает астронавтам получать прибыль от вещей, перевозимых на оплаченном налогоплательщиками корабле, и установило строгий контроль над всем, что можно иметь с собой на шаттле. Астронавтам было разрешено иметь до 20 предметов суммарным весом не более полутора фунтов (680 граммов). За несколько недель до старта все они передавались в головной офис NASA для утверждения и затем укладывались в один из ящиков на шаттле. В моем личном комплекте для полета STS-36 находились распятие с гроба моего отца, обручальные кольца моей дочери Эми и ее мужа Стива, золотой медальон, на котором после полета предстояло напечатать его эмблему, и еще несколько небольших предметов, имеющих особое значение для остальных членов семьи.

Олан также напомнил нам о необходимости упаковать одежду и бумажник в пакет с пометкой «конец полета», прежде чем выехать на старт. Эти вещи доставят на базу Эдвардс и передадут нам после приземления. «Кроме того, добавьте немного гражданской одежды на случай вынужденного прекращения полета». Это была стандартная просьба, но я знал, что некоторые астронавты отказываются упаковывать гражданскую одежду из суеверного опасения, что, сделав это, они могут вызвать аварийную ситуацию. Я был одним из них. Если бы аварийная посадка случилась, мне пришлось бы ходить по испанской Сарагосе в нижнем белье.

Совещание с группой интеграции системы закончилось, и прибыл семейный эскорт с нашими женами. Им предстояло присоединиться к нам на полуночной трапезе. В отличие от 41-D и STS-27, у которых стартовое окно было в рабочие часы, для STS-36 оно было с полуночи до четырех утра. Это потребовало перевести нас на график сна и бодрствования, характерный для ночных разбойников. Мы отправлялись спать в 11:00 и вставали в 19:00. Завтрак был в восемь вечера, обед в полночь, ужин – в шесть утра. У вампиров и то график удобней.

Жены были измучены. Помимо того, что они были женами астронавтов основного экипажа и хотели использовать несколько оставшихся возможностей увидеть своих мужей, они еще и всю неделю должны были развлекать родню. Родственники и друзья, которые спали и бодрствовали в нормальное время, обращались к ним за помощью в получении информации об экскурсиях по Центру Кеннеди, за прогнозом погоды и расписанием автобусов на день старта. Помимо этого у Черил Туот и Крис Каспер были маленькие дети, которые тоже требовали заботы. Я бы удивился, узнав, что нашим женам удавалось спать больше трех часов в сутки.