Голос NASA произносил столь знакомые последние слова:

– T минус 9… 8… 7… разрешаю запуск маршевых двигателей… 6… маршевые двигатели в норме… 5…

Яркая вспышка просигнализировала о начале работы трех SSME. При виде этого зрелища раздались взволнованные крики. Кто-то захлопал в ладоши. Напряжение отсчета отпустило, и все почувствовали мгновенное, хотя и преждевременное, облегчение.

С включением ускорителей «Атлантис» стал подниматься на прометеевских столбах огня. В этой сцене было что-то похожее на сон. Машина массой 2000 тонн поднималась вверх на двух языках пламени в 300 метров длиной, и все еще не было ни единого звука. Она была отделена от нас дистанцией в 15 секунд. Первым до нас донесся звериный взвизг маршевых двигателей, который вызвал новую волну восклицаний среди семей. Шестью секундами позже пришел звук, созданный ускорителями, – звук, который заставил каждого подумать, уж не разрывается ли само небо. Он начинался как раскаты грома, а затем быстро набрал мощь и превратился в невыносимо резкий треск. Птицы в ужасе дернулись на лету. Звук отразился эхом от стены VAB и вернулся к нашей крыше с другой стороны. Со стоянки внизу донеслись трели автомобильной сигнализации, сработавшей из-за вибрации воздуха.

«Атлантис» вошел в облака, и те придали мгновенную форму ударным волнам от продуктов сгорания ускорителей. Они двинулись вперед подобно звуковым волнам от взрыва. В момент выгорания и отделения ускорителей семьи громко закричали. Трагедия «Челленджера» стала позором для твердотопливных ускорителей, и все были рады видеть, как они сами и угрозы, связанные с ними, уносятся прочь.

Когда два ракетных ускорителя ушли, лишь бело-голубая троица маршевых двигателей отмечала местонахождение несущейся машины. Их огонь медленно угасал вдали, и еще через три минуты «Атлантис» был уже не виден и не слышен, и только дым от ускорителей висел, как свидетельство его старта. Этот выброс так основательно усеял воздух микрочастицами, что из него сформировалось облако и пролилось на старт кислотным дождем.

Теперь все заговорили. Жены вытирали слезы и обнимали друг друга. На фоне поднявшегося шума я продолжал прислушиваться к голосам из динамиков. Я не мог окончательно успокоиться, пока не услышу доклад об отсечке двигателей. Он поступил через восемь с половиной минут после старта, и я закрыл глаза и вознес молитву Богу, благодаря его за то, что он не сделал вдовами женщин на этой крыше.

Вернувшись в здание, я позвонил Донне, чтобы сообщить об успешном пуске, и в шоке услышал, как она рыдает почти в истерике. «Майк, я не могу этого сделать! Я просто не смогу вынести это снова!» Она смотрела старт по телевизору, и он стал страшным напоминанием о том, что еще ожидало ее. Ей придется вновь выходить на крышу по отметке T-9 минут, и, возможно, много раз, судя по тому, что удача меня не жалует. Впервые я слышал, что моя жена поставила себя на первое место. Но я не мог отказаться от STS-36. Это было исключено. Я успокаивал ее: «Все будет хорошо, Донна! Один последний раз – и на этом все». Я был уверен, что она справится с собой. До полета оставалось девять месяцев, и я надеялся посвятить жене достаточно времени, чтобы пополнить ее эмоциональные резервы.

Но прошло всего шесть недель, и по этим резервам был нанесен еще один удар. Проснувшись в День отца, мы узнали, что накануне погиб пилот из нашего набора Дейв Григгс – он разбился на авиашоу на самолете времен Второй мировой войны[168]. Хотя его смерть и не была связана с программой Space Shuttle, она еще раз жестоко напомнила нам об опасности летной профессии. У Дейва осталась жена Карен и две девочки-подростки. И опять мы с Донной поехали навестить женщину, ставшую вдовой в цвете лет. И опять я видел, как Донна рыдает вместе с охваченной горем подругой.

После поминальной службы в католической церкви Св. Павла несколько астронавтов встретились в «Аутпосте», чтобы вспомнить Дейва. Кэти Торнтон, член экипажа STS-33, в котором Дейву предстояло лететь во второй раз, принесла из церкви один из венков и положила его на барную стойку. Слезы катились по ее щекам, когда она пила пиво и вспоминала Дейва, рассказывая разные эпизоды подготовки к полету. Я смотрел на нее и думал, сколько еще слез по погибшим астронавтам прольется в этом дымном баре. Небо стало нашей сиреной, которая всегда готова убить нас, независимо от того, где настиг ее зов – в самолете или в ракете.

Хотя мое назначение в STS-36 заставило отбросить все мысли о немедленной отставке, я продолжал обдумывать свою жизнь после того, как этот полет останется позади. Снова и снова я собирался сказать Майку Коутсу (он замещал Бранденстайна, который сам готовился к полету), что я уйду после STS-36, и всякий раз происходило что-то, отчего моя решимость слабела. Один раз это случилось во время вечеринки в каком-то баре. Кто-то сказал, что большой спутник LDEF (Long Duration Exposure Facility), который был запущен с шаттла еще до «Челленджера» и который предстояло снять с орбиты и вернуть на Землю экипажу STS-32, через несколько секунд пройдет над нашими головами в вечерних сумерках. Мы рванули к дверям. Вышибалы и несколько завсегдатаев решили, что предстоит большая драка на парковке. Представьте себе их изумление, когда они выбежали следом и увидели, как 30 астронавтов стоят, задрав головы, и тычут пальцами в яркую точку, летящую в вышине. Я посмотрел влево на Бонни Данбар. Через месяц она – специалист полета за манипулятором «Колумбии» – будет снимать этот спутник с орбиты{83}. «Господи, какая прекрасная профессия, – подумал я. – Как же я могу уйти из нее?»

Второй раз этот же вопрос я задал себе на другом мероприятии – на встрече с очередной группой претендентов, проходящих отбор в астронавты. В их присутствии я как будто перенесся назад во времени. Более 10 лет назад я был одним из таких нетерпеливых молодых людей, и мои глаза светились надеждой, что я каким-то чудом пройду «сито» и стану называться астронавтом. Они подошли ко мне точно так же, как я подходил к ветеранам в 1977 году, чтобы спросить, на что похож полет на ракете и как выглядит Земля с высоты в 200 миль. Я видел это в их лицах и слышал в голосах. У них была врожденная страсть к полету в космос, как и у меня. Как же я могу заглушить эту страсть? Как я могу уйти из NASA?

Я вступил на этот путь 18 декабря 1989 года. После того как большинство астронавтов разъехались по домам, я вошел в кабинет Коутса и сказал ему, что собираюсь уйти в отставку из NASA и ВВС после STS-36. Это было самое трудное решение в моей жизни. Это не был момент озарения, подтолкнувший меня в конце концов. Скорее, это была кульминация 12 лет таких «моментов». Нервный срыв Донны по телефону висел на мне тяжким грузом. Пребывание на крыше LCC с женами астронавтов STS-30 позволило мне гораздо лучше понять то, что делали с ней мои старты. И дело было не только в страхе Донны. Мой собственный страх стал непосильной ношей. Сколько раз мне удастся проделать путь на орбиту и выжить?