Слова признания звучат решительно, чеканно. Анчель, младший племянник Моше, начинает нервно хихикать, но умолкает, встретив взгляд Якова.

И лишь теперь Моливда дописывает в начале прошения:

Из польских, валашских, венгерского, турецкого, мунтенского и прочих краев, иудеи при посредстве своего посланника, верного в Израиле, обученного Священному Писанию Божьему и текстам святых пророков, в слезах воздев руки к небесам, откуда обыкновенно нисходит помощь, неизменно и без меры счастья, здоровья, долгого мира и даров Божественного Духа Тебе, Милосердный Государь, желаем.

Вероятно, только Нахман понимает замысловатый и витиеватый стиль Моливды. Он восторженно причмокивает и неуклюже пытается перевести причудливые фразы на идиш и турецкий.

– Это точно по-польски? – хочет удостовериться Шломо Шор. – Теперь нужно обязательно сказать, что мы требуем диспута, чтобы… чтобы…

– Чтобы что? – спрашивает Моливда. – Зачем нужен этот диспут? Чтобы что?

– Чтобы все было ясно и ничто не было утаено, – говорит Шломо. – Чтобы было справедливо, лучше, чтобы все происходило открыто, тогда люди запоминают.

– Дальше, дальше… – Моливда делает рукой жест, точно поворачивает какие-то невидимые колесики. – Что еще?

Шломо хочется что-то добавить, но он от природы очень мягок; очевидно, что есть слова, которые он просто не способен произнести. Яков наблюдает за этой сценой и откидывается на спинку стула. Тогда отзывается Маленькая Хая, жена Шломо, которая принесла мужчинам инжир и орехи.

– Речь также идет о мести, – говорит она, ставя миски на стол. – За избиение раввина Элиши, за то, что нас ограбили, за все гонения, за изгнание из городов, за жен, которые оставили своих мужей и были признаны блудницами, за проклятие, которое наложили на Якова и на всех нас.

– Она права, – говорит Яков, до сих пор хранивший молчание.

Мужчины кивают. Да, следует сказать о мести. Маленькая Хая продолжает:

– Это сражение. Мы – воины.

– Женщина права.

И Моливда окунает перо в чернила:

Не голод, не то, что мы изгнаны из своих домов, не то, что оказались рассеяны по свету, побуждает нас оставить прежние обычаи и примкнуть к лону Святой Римской Церкви, ибо мы, смиренно перенося скорби наши, до поры до времени с обидой глядели на злодеяния, причиняемые нашим братьям по вере, гонимым и по сей день погибающим от голода, и ни разу не выступили в качестве свидетелей. Однако Божья благодать удивительным образом призывает нас из тьмы к свету. А потому мы не можем, подобно отцам нашим, ослушаться Бога. Мы радостно вступаем под знамя Святого Креста и просим предоставить нам поле, на котором можно было бы вторично скрестить копья с врагами истины, мы желаем показать, ссылаясь на священные книги, открыто, явно, явление миру Бога в человеческой плоти, его муку за народ человеческий, необходимость всеобщего единения в Боге и доказать их безбожие, грубое неверие….

Наконец они устраивают перерыв на обед.

По вечерам Моливда снова пьет. Привезенное из Джурджу вино прозрачно, оно имеет вкус оливковых рощ и дыни. Яков не принимает участия в дискуссиях и написании ходатайств. Он занят хозяйственными делами и – по его собственным словам – обучением: сидит с женщинами, ощипывающими птицу, и беседует. Таким он предстает перед ними: невинный, ни во что не замешанный, ни в какие фразы, ни в какие буквы. Когда они пытаются ему кланяться, поднимает за шиворот. Не желает этого. Мы равны, говорит Яков. И эти бедолаги приходят в восторг.

Разумеется, они не равны, думает Моливда. В его богомильской деревне они тоже не были равны. Там были люди физические, психические и духовные. Соматики, психики и пневматики, как их именовали на греческий манер. Равенство есть нечто по своей природе противоречивое, каким бы подлинным ни было стремление к нему. Одни состоят в большей степени из земной стихии – тяжелые, чувственные и не творческие. Годятся, пожалуй, лишь для того, чтобы слушать. Другие живут сердцем, эмоциями, порывами души, а третьи имеют связь с высшим духом, они далеки от тела, свободны от аффектов, просторны внутри. К таким имеет доступ Бог.

Но, живя вместе, они должны иметь равные права.

Моливде здесь нравится; на самом деле работы не так уж много, разве что писанина, которой они занимаются по утрам. Он бы остался тут с ними, притворился одним из них, укрылся среди их бород и лапсердаков, в сборчатых многослойных юбках женщин, их ароматных волосах и позволил крестить себя заново и, возможно, возвратился бы к вере другим путем, вместе с ними, с другой стороны, с черного хода, который ведет не прямиком в устланные коврами гостиные, а туда, где стоят ящики с гнилыми овощами и подошвы липнут к жирному полу, где приходится задавать вопросы неудобные и бестактные. Например: кто этот Спаситель, который позволил так жестоко убить себя, и кто послал Его? И почему мир, созданный Богом, вообще нуждается в спасении? И «почему так плохо, когда могло бы быть так хорошо?», цитирует он мысленно доброго, наивного Нахмана и улыбается.

Моливда уже знает, что многие здесь верят, будто после крещения станут бессмертными. Будто не умрут. А может, они правы – эта разношерстная толпа, что каждое утро покорно стоит в очереди за едой, что наконец ложится спать не на голодный желудок, эти дети, грязные, запаршивевшие, эти женщины, прячущие под чепцами колтуны, их исхудавшие мужья? Может, именно сейчас их ведет святой дух, святая душа, тот великий свет, отличный от мира и миру чуждый, подобно тому как чужды они сами, сотворенный из другой субстанции, если свет можно назвать субстанцией? И он выбирает себе именно таких, невинных, – освобожденных от оков догм и правил, а они, пока не создадут собственные догмы и правила, действительно чисты, действительно невинны.

Прошение архиепископу Лубенскому

Проходит несколько долгих дней, прежде чем удается договориться о следующих пунктах:

1. Пророчества всех пророков о пришествии Мессии уже исполнились.

2. Мессия был истинным Богом, имя которому Адонай, и он принял нашу плоть и за нее пострадал во имя нашего искупления и спасения.

3. С момента пришествия истинного Мессии жертвоприношения и обряды прекращены.

4. Каждый человек должен повиноваться закону Мессии, ибо в нем спасение.

5. Святой Крест является выражением Святой Троицы и печатью Мессии.

6. К вере Мессии-Царя нельзя прийти иначе, кроме как через крещение.

Когда они ставят первые шесть тезисов на голосование, Крыса выступает против крещения, но, увидев поднятые руки, понимает, что бессилен. Он яростно машет рукой и сидит, опустив голову на руки, смотрит в пол, где опилки неохотно впитывают принесенные