Я бы сказала. Еще полгода назад бы — сказала и свято верила в то, что говорю.

А теперь… Выставлю себя дурочкой, которая нарезает круги у витрины с шоколадкой, но никогда не признается, что хочет ее сожрать в одно лицо.

— С сексом, Марк Игоревич, у нас сложилось, — соглашаюсь я и тоже провожу взглядом по его плечам и животу, силой воли заставляя остановиться у границы ремня.

— Всегда знал, что ты, Зай, умница.

— Звучало бы почти как похвала, если бы не звучало как сарказм, — не могу не отреагировать.

Бармаглот улыбается и продолжает:

— У меня сейчас до хуя работы, Зай. Столько всего навалилось, что искать новую телку, морочить голову играми в букеты, конфеты и свидания ради сомнительной перспективы получить секс? Ну куда мне с моими сединами.

— И старыми яйцами, — напоминаю шутку, которую он сам же частенько отпускал в свой адрес, когда речь заходила о нашей разнице в возрасте.

— Поэтому, раз уж у нас есть некоторое прошлое, — выразительный изгиб брови, — формат… ммм… свободных отношений подойдет нам обоим. Я тебя обеспечиваю, выполняю все хотелки и девичьи радости. Взамен ты не ебешь мне мозг разговорами об отношениях, забываешь о том, чтобы в одном предложении сочетать слова «Миллер» и «замуж», и всегда гостеприимно раздвигаешь ноги, когда я звоню и говорю, что собираюсь приехать. И, конечно, держишь язык за зубами: никаких совместных фото в инстаграм, никаких совместных официальных выходов «в свет». И, — поднимает палец, акцентируя мое внимание, — никаких, блядь, сцен ревности.

Он предлагает мне быть его любовницей?

Подавляю икоту и желание отхлестать эту наглую рожу многострадальными ирисами.

— Или, Зай, — Бармаглот перестает улыбаться, и в его голосе появляются те нотки, после которых я всегда знала — шутки кончились, и лучше не торговаться, — забудь обо мне.

Наверное, не было такой недели, чтобы мне не снился сон на тему нашей встречи. И там всегда были, конечно же, сначала горячие ссоры, потом — громкие выяснения отношений, потом — страстный примирительный секс, а потом Бармаглот взваливал меня, размякшую и обессиленную, себе на плечо и тащил в свою пещеру.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Часто в разных декорациях, но сценарий был примерно один и тот же.

Сегодняшний день показал, что фантазии, как правило, настолько же далеки от реальности, насколько и земля от луны. То есть — не пересекутся в одной плоскости даже по теории вероятности.

Потому что сначала мы просто поговорили о какой-то, прости господи, херне.

Потом Марик меня жестко отымел, чтобы показать, что хрен мне — а не снова дергать злющего мужика за Фаберже.

И вот теперь — договор: холодный, взвешенный, как будто я — одна из его «одноразовых салфеток».

Несколько долгих секунд я просто смотрю на него и пытаюсь поймать хотя бы намек на то, что это просто очень-очень злая шутка. Я бы даже не обижалась, потому что заслужила.

Но нет, я слишком хорошо знаю этого мужика, чтобы не понимать — шутки кончились.

И почему-то именно вот это, именно сейчас, унижает куда сильнее чем то, что случилось полчаса назад в магазине.

— То есть, Марк Игоревич, вы предлагаете мне быть вашей… игрушечкой? — Я нарочно не говорю «любовница», потому что любовницей я уже была, и что бы мы оба себе ни говорили — мы были по-настоящему, без договоров. — Быть вашей красивой куколкой?

Он передергивает плечами и на минуту смотрит в небо, прикидывая погоду.

Тучи тяжелые, висят так низко, что, если прорвет — мы промокнем раньше, чем спрячемся под козырек над дверью кондитерской.

— Заяц, я сказал то, что сказал. Когда-то тебя настолько не смущал такой формат отношений, что ты сама на нем настаивала.

— Я никогда не… — Проглатываю конец фразы.

На самом деле, мы никогда не были просто «папиком и молодой любовницей для здоровья и поддержания тонуса». И Бармаглот прекрасно это знает. Говорить об этом сейчас, значит, еще раз выставить себя не знающей чего хочет молодой вертихвосткой.

Даже если сейчас я не такая.

В этом-то вся и проблема.



— Очень щедрое предложение, Марк Игоревич, — через силу, мысленно приказывая себе не раскисать до тех пор, пока не останусь одна в каком-нибудь закрытом каменном мешке без окон и дверей. — Даже и не знаю, чем заслужила такие привилегии.

Бармаглот сводит брови.

Ни за что не поверю, что он не готовился к такой моей реакции, но все равно — что-то уже идет не так, как задумал. Выбивается из колеи как шар для боулинга, заброшенный абсолютным новичком.

— А у меня, как у вашей бывшей, может, есть какие-то бонусы? — Закладываю руки за спину и иду к нему, как Русалочка, которая ходила по невидимым острым бритвам и не могла даже сказать об этом. Я улыбаюсь, улыбаюсь… Я лучше сдохну тут же, чем покажу, как мне больно. — Ну, допустим, прошедшие аккредитацию умения делать минет, отклячивать задницу? И что наша с вами разница в габаритах превращает утренний секс в душе в настоящий экстрим?

— Зай, заигрываешься, — предупреждает он.

Мне уже все равно.

Мне так больно, словно по душе прошлись напалмом и выжгли все до самого земного ядра.

Там нет ничего, что могло бы воскреснуть, возродиться в хоть бы какое-то подобие жизни.

Я все заслужила.

Но я… люблю его, и эти слова — они как самые острые гвозди в крышку гроба всех моих надежд.

Но ему же все равно.

Ему не нужно слышать, что я изменилась. Ему плевать, что я бы душу сатане продала, лишь бы отыграть все назад. Продала бы всю жизнь, даже если мне отмеряно лет девяносто за один год счастья рядом с ним. За то, чтобы делать вместе все те вещи, которые я раньше не видела и не понимала: обнимать его, когда спит, звонить, когда работает, чтобы спросить, когда вернется и что хочет на ужин.

И каждый-каждый день говорить, что мой мир без него просто развалится на кусочки.

Все это уже не имеет значения.