И одновременно с этим второй рукой лениво, с рожей сытого хищника, расстегивает ремень и молнию на брюках.

Я мелко дрожу.

От страха и возбуждения одновременно, и эта гремучая смесь намертво блокирует все мыслительные процессы.

Я хотела просто поговорить. Да, конечно, но ведь…

— Хочешь меня? — мрачная усмешка в лицо, одновременно с приспущенными брюками.

Белая резинка трусов с логотипом модного бренда мужского белья, остро, как бритва, контрастирует со смуглой кожей и узкой дорожкой волос вниз от пупка.

Вместо ответа сама тянусь руками к его трусам, поддеваю резинку и, немного путано, но все же приспускаю ее вниз.

Член тут же выпирает наружу: твердый, большой, уверенно стоящий под острым углом.

Темная кожа перевита налитыми кровью венами.

Он столько раз трахал меня им, что сейчас достаточно одного взгляда, чтобы начать сходить с ума от желания быть до упора натянутой на него. Быть его маленькой игрушечной куколкой, которую имел, как хотел, а потом кутал в одеяльце и отпаивал вкусным чаем.

Может, если мы сейчас займемся сексом, снова будут обнимашки, чай и поцелуй в нос?

Серебряный взгляд темнеет, когда обхватываю член ладонями у самого основания и начинаю медленно двигать по нему вверх-вниз.

Несколько мгновений в полной тишине слышен лишь шорох одежды, который сменяется влажными звуками, когда на головке выступают тяжелые прозрачные капли.

Я растираю их подушечкой большого пальца и почему-то вместо Бармаглота стону от удовольствия. Это слишком приятно — глубоко в мозгу, на уровне инстинктов и подсознания, мое тело помнит, что после таких вещей у меня всегда была пара-тройка классных долгих сладких оргазмов, даже если расплачиваться за них приходилось тянущей болью между ног.

Бармаглот протягивает руку, расстегивает пуговицу на моих джинсах, тянет вниз «язычок» молнии. Я виляю бедрами, помогая стащить их ниже по ногам, до самых колен.

Уже готовлюсь к тому, что он будет разглядывать меня полуголую, но…

Картина резко меняется, потому что эти здоровенные ручищи резко отрывают меня от пола. Разворачивают лицом к стене. Одна ладонь жестко разводит ноги, другая с силой надавливает на поясницу, вынуждая прогнуться в неприличную позу с откляченной задницей.

— Соскучилась, значит? — Его пальцы уверенно поглаживаю меня между ног.

Разводят мокрые и припухшие от желания складки.

— Очень, очень, — как в бреду шепчу я.

Бедра непроизвольно виляют.

— Выпрашиваешь прямо, Зай, — прищелкивает языком — и через мгновение мой зад обжигает крепким шлепком.

— Ты больной?! — ору я, топая ногами и пытаясь огрызнуться.

Ни слова в ответ.

Только еще крепче прижимает мою голову щекой к стене, проталкивает член между ягодицами.

Я вздрагиваю, проглатываю непрошенный стон.

Снова и снова, пока этот гад просто дразнит, водя головкой по моей влаге и едва притрагиваясь ко входу.

Когда-то я бы сказала, что вот такой грубый секс — это против воли и про плохие игры в доминирование. Но с Бармаглотом всегда было так: он вел, он меня имел, он вертел мною, как хотел, прости, господи, драл во всех позах, пока я не начинала хныкать и просить пощады, а потом валялся рядом довольный, как сытый котяра.

Я знаю, что он не сделал бы мне больно тогда и не сделает сейчас, но все же, когда его член резким жестким толчком входит в меня почти на всю длину, я кусаю губы и чувствую, как на веках собирается соль слез.

Черт.

Проклятье!

— А так достаточно клево, Зай?! — Сильные пальцы забирают в пятерню мои волосы, вынуждая немного развернуть голову, чтобы он мог провести зубами по линии челюсти. — Как тебе такой расклад: ты вертишь задом — тебя жестко ебут? И больше никакой, блядь, ванильной хуйни!

— Пожалуйста… — О чем я прошу — кто бы мне самой сказал?

— Да-да, Зай, все, что попросишь.

Он просовывает под меня руку, кладет ее на живот и ниже, продавливает, чтобы я встала на носочки, как балерина. Фиксирует так, что не пошевелиться. Я словно распята без цепей, и когда Бармаглот снова выходит, чтобы с оттяжкой вогнать член на этот раз по самые яйца, я хнычу от ощущения боли — приятной, сладкой, от которой, я знаю, завтра буду исполнять кавалеристскую походку.

И пошло оно все!

— Трахни меня, — стучу зубами от лихорадочного возбуждения.

— Не слышу, громче.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты больной ублюдок, ты же все слышал!

— Недостаточно четко. Громче, Зай.

Я мотаю головой, пытаюсь сама податься ему навстречу, но это бесполезно — я едва способна шевелиться, настолько вся под его контролем.

— Бармаглот, трахни меня уже, наконец!

Голос срывается на хриплый крик.

Он усмехается, наваливается на меня сверху.

И от следующих толчков меня выколачивает куда-то в пропасть.

Я растянута на нем так сильно, что кажется, разорвусь от промежности до пупка.

Мне больно и клёво.

Хочется, чтобы был еще глубже, и страшно, что его член просто на хрен продырявит мне живот.

Бармаглот кладет руки мне на бедра. Выпирающие тазовые косточки трещат от этой жесткой хватки, но мне так хорошо.

Боже, невыносимо хорошо, как будто только сейчас, спустя все эти месяцы, вспоминаю, что значит быть живой, чувствовать и хотеть чего-то большего, чем есть, пить и спать.

Он буквально натягивает меня на себя, и от этого я становись неприлично мокрой.

Влажные хлопки становятся все более частыми и грубыми.

Тяжелая мошонка колотится по моей промежности.

Мы словно образуем наше личное поле, внутри которого существует сила притяжения, толкающая нас друг к другу неумолимо и беспощадно.

Мозг окончательно заклинивает на острой волне удовольствия, когда мой здоровенный татуированный мужик хрипло стонет, кончая в меня. Я чувствую рваные толчки спермы внутри, когда наполняюсь ей так сильно, что внутренная поверхность бедер сразу становится мокрой.