Ю. В. Андропов. Человек совсем другого, не хрущевско-брежневского склада. Он понимал, какое наследство ему досталось. Он знал, какие ожидания связывают с ним партия, народ. Он отдавал себе отчет в том, какую роль должен сыграть, какая историческая ответственность легла на его плечи и ради чего он взял эту ответственность. Его мысли шли в направлении ленинского понимания социализма и демократии, экономики и политики. Но возрождения не формального, не словесного, а затрагивающего глубины народной жизни. Он не любил славословия. Он хотел встречаться и говорить с людьми. Не успел, к сожалению.

К. У. Черненко. Воплощение посредственности. Сомневаюсь, что у него были хоть какие-то свои соображения о том, что надлежит делать на посту генсека. „Жертва“ случайного стечения обстоятельств. Но воистину случайность есть форма проявления необходимости. Черненко был нужен, чтобы все поняли: прежняя политика, прежние политики себя исчерпали. Жизнь требует новых людей, новых идей, новых решений.

М. С. Горбачев…»

6 мая Кручина передал мои соображения шефу. Никакая вербальная реакция до меня не дошла. Если попробовать вглядеться в реальную жизненную траекторию Горбачева, то складывается впечатление, что он, отвечая на вызов взбудораженной, взбаламученной им же социальной стихии, прошел через несколько «смыслов».

* * *

Понятно было, что жить так, как мы жили раньше, нельзя. Но было непонятно, как же надо жить, что и как надо изменить, чтобы преодолеть перманентное отставание от развитых капиталистических стран. Мне, например, как и многим «шестидесятникам», представлялось, что нам надо делать то, что мы не разрешили делать Праге. Социализм с человеческим лицом. Политическая демократия на полную катушку, включая многопартийность, идеологический плюрализм и гласность, а в экономике — сочетание плана с рынком.

По-моему, Горбачев, когда он пришел к власти, был еще далек от столь радикальных (но социалистических!) решений. Это показал собравшийся в феврале 1986 года XXVII съезд КПСС. До перестройки еще не додумались. Утвержденный съездом стратегический курс был обозначен как ускорение социально-экономического развития страны. Порядки оставались старые.

Именно поэтому о Чернобыле (авария произошла 26 апреля) молчали два дня. Наверное, молчали бы и дольше, если бы радиоактивное облако подчинялось нашим пограничникам.

Волею случая как раз в эти дни надо было лететь в командировку в Америку. Когда мы с коллегами садились в самолет, мы еще слова такого не знали — «Чернобыль». Когда же 28-го приземлились в Нью-Йорке, это слово знали все. Толпы журналистов набросились на нас. Укрывшись в отеле, мы стали звонить в Москву, чтобы хоть как-то сориентироваться…

Пожалуй, первый раз в жизни я с очень близкого расстояния, находясь по ту сторону «баррикад», наблюдал, как мы гробим свою репутацию, как проигрываем информационную войну. Поскольку мы цедили информацию по чайной ложке в день, американцы могли позволить себе все, что хотели. Передавались сообщения о тысячах погибших. А после первомайской демонстрации в Киеве нас вообще смешали с грязью.

Но были и приятные моменты. Начало мая. Телевизионщики вели передачу откуда-то из Айовщины или Техасчины. Шла посевная. По-нашему — полевой стан. «Крестьяне» обедают. К одному подходит девица с микрофоном.

— У русских огромные поля заражены. Зерно теперь подорожает. Вас можно поздравить?

В ответ раздался невыразительный американский мат. Обращаясь ко всем присутствующим и жующим, работяга заорал:

— Ребята, эта… думает, что мы радуемся горю русских!

И теперь уже хором облаяли телевизионщиков. Мне понравилось. Даже в газете написал. Гласность торжествовала.

Параллельно со стратегией ускорения была предложена стратегия полной ликвидации до конца века оружия массового уничтожения, то есть стратегия ядерного разоружения. Однако, если стратегия ускорения практически сразу же превратилась в пустышку, то стратегия ликвидации, изложенная в Заявлении Горбачева от 15 января 1986 года, — несмотря на слишком заметный пропагандистско-романтический налет, — позволяла концентрировать внимание на важнейших вопросах разоружения.

Американцы, как показали переговоры Горбачев — Рейган в Рейкьявике, были не готовы разоружаться. Формально Горбачев потерпел поражение: его предложение было отклонено. Но по существу потерпел поражение Рейган, ибо он отказался отодвинуться от края пропасти, за которым — самоубийство человечества.

Журналисты не присутствовали на переговорах. Но, беседуя в кулуарах с политиками, дипломатами, генералами, я понял, что Горбачев заслужил высшую оценку как переговорщик. Помню, как было неприятно, неловко, когда в ответ на живую речь собеседника Брежнев утыкался в листочки и начинал медленно читать слова текста. У Цуканова даже была такая папка, где в специальных ячейках находились листочки с текстами по всем возможным вопросам. Главное — успеть моментально извлечь нужный листочек и положить его перед Брежневым. Теперь нужда в этом отпала. Горбачев владел материалом и умел выразить свою мысль. Советские «вожди» послевоенного времени, как правило, не дотягивали до этого уровня.

Вскоре после Рейкьявика я последний раз выступил в качестве певца за сценой. Черняев (он стал помощником Горбачева) попросил меня набросать несколько страниц о будущем, о времени на грани веков. Для возможного выступления шефа. Вот что получилось:

«Все мы знаем, что политический деятель с головой погружен в мир текущих, сегодняшних, злободневных проблем, которые требуют немедленного решения. И все-таки, если иметь в виду серьезную, большую политику, жить сегодняшним днем мало. Надо видеть перспективу, сопоставлять и оценивать разные варианты возможного развития событий. Не ради абстрактного любопытства, разумеется. А ради того, чтобы вести целенаправленную политику дальнего прицела, чтобы влиять на ход мировых событий в нужном направлении.

С нашей точки зрения, на грани XX и XXI веков перед человечеством будут стоять три главные проблемы.

Главная из главных — проблема войны и мира.

Мы исходим из элементарного, очевиднейшего соображения. Пока существует ядерное оружие, существует и опасность ядерной войны. И значит, чтобы ликвидировать, уничтожить полностью, на все сто процентов угрозу ядерной войны, надо уничтожить ядерное оружие.

Отсюда — советский план поэтапного уничтожения ядерных потенциалов.

Мы, конечно, знаем, что многие на Западе считают наш план нереальным, утопическим. Однако мы не можем принять реализм, который сводится к сохранению ядерного оружия, то есть к консервации потенциалов самоубийства. Это — реализм смерти. Наш реализм — это реализм жизни. В ядерный век быть реалистом — это значит требовать того, что еще недавно считалось невозможным. И мы будем бороться за создание безъядерного мира.

Мы понимаем, что интеллектуальная, политическая традиция капитализма работает на другую перспективу. Если неоконсервативная волна в политике США, других западных держав не спадет, если гонка вооружений будет перенесена в космос, то к концу века человечество подойдет к обстановке холодной войны, углубляющейся конфронтации, возрастающего риска ядерного столкновения.