– Отворяй, пес! – вскипает Васька, задетый такой непочтительностью. – Государь пред крыльцом!

– Какой еще такой государь? – Дверь отворяется. – А буде, сам Господь Бог?

Из темноты сеней вышаркивает громадный мужичина с лицом Каина, цапает Ваську за грудки, подтаскивает к себе…

– Нешто государева указа не ведаешь, ерепён?! – рокочет мужик. – Ночью не велено на постояниях службу справлять.

Васька ударяет его в грудь обломком шкворня, вырывается, злобно шипит:

– Государь пред крыльцом!.. Голова с тебя вон, быдло безмозглое! – Васька всаживает в раззявившийся рот мужика свой кулак, зловещим шепотом начинает материться.

Такое доказательство убеждает мужика. Сплюнув кровь, он крикнул через сени в избу:

– Фронька, неси огонь!

Пришла с фонарем девка – в белой посконной рубахе до пят, поверх рубахи – разодранный тулуп, по тулупу – на грудь и на спину – кинуты две полузаплетенные косы. Подала мужику фонарь – под рубахой легко колыхнулись груди.

Васька увидел девку и сник от похотливой оторопи. Нижняя губа его лакомо выпнулась, глаза обмякло сползли с девичьего лица – туда, где под рубахой острились соски ее молодых грудей.

– Жена? – спросил Васька мужика.

Мужик не ответил – пошел с фонарем к саням, подойдя, приткнул его к козырю, пристально всмотрелся в лежащего Ивана.

Иван вдруг поднялся, приблизил свое лицо к свету, глухо спросил:

– Неужто не ведаешь ты лик государя своего?

– Нет, не ведаю… государь!

– Почто же… государем меня зовешь?

Мужик опустился на колени, тихо, благоговейно прошептал:

– Потеперь ведаю, государь…

– А как не государь я?.. – испытывающе прищурился Иван.

– Государь! – непоколебимо, еще с большим благоговением прошептал мужик. – Таковым ты и должон быть! В иного бы я не поверил!

Напряженные глаза Ивана дрогнули, острый взгляд надломился – он опустил глаза…

– Спаси тебя Бог, мужик… Порадовал ты меня. Не забуду я сей ночи: смерть мне чудилась… Разумеешь, смерть! И мнилось, что никчемен я и недостоин места своего… Врагов своих устрашился! У тебя есть враги? – неожиданно спросил он.

– Есть, государь… У кого их нет?! У Христа – и то… Да я не страшусь врагов – я страшусь друзей. Враг, он что волк – клыки всегда наруже. С врагом, государь, и в темный лес пойдешь, а с другом – и в чисто поле не суйся.

– Говори… Еще говори!.. Я велю тебе!

– Да што говорить то, государь? Вестимо, как оно на белсвете ведется: скотина чешется бок о бок, а люди врозь!

– А почто так, почто?..

– Про то Бог ведает, государь. Он создатель и руководитель человека.

– Нет, нет! – вскрикнул с гневным испугом Иван и выбросил вперед руку, словно преграждал мужику вход в святая святых. – Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия своего. Но человек пошел вслед похотей своих! Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы… – Иван задохнулся от жестокого шепота, на который сорвался его голос, и вдруг примирительно сказал: – Ну-ка скажи, что неверно сие…

– Должно быть, верно, государь, – скорбно промолвил мужик. – Человек хочет добра, счастья, а счастья на всех поровну на земле не припасено. К одному оно в тройках скачет, а к другому пеши не прибредет. Вот люди и грызутся промеж собой, будто собаки на кость. Раздели Бог счастье поровну промежду всех – усмирились бы люди!

– Неужто и у меня с тобой счастья должно быть поровну? А?.. – Иван снисходительно хохотнул. – Молчишь? Так знай: Бог наделяет счастьем лучших, достойных! Написано: кого он предузнал, тех и предопределил, а кого предопределил, тех и призвал! А кого призвал – тех и оправдал! Подымись, я не гневаюсь на тебя… Я люблю свой народ – правый и неправый, убогий и счастливый, темный и просветленный… И за всех вас несу свой крест! Помоги мне, Господи, снести его! – запрокинув голову и закрыв в изнеможении глаза, тихо прошептал Иван, чуть помедлил, не открывая глаз, расслабленно сказал мужику: – А теперь ступай прочь… Лошадей – самых лучших, и поживей! – и тут же остановил его: – Погоди, дай я тебя поцелую… Душу ты мою, как скородой, продрал. Вновь оживились в ней силы… Теперь я не страшусь своих врагов. – Иван поцеловал мужика, легонько оттолкнул его от себя. – Молись обо мне!

Мужик кликнул девку, передал ей фонарь, а сам побежал на конюшню, побудил конюхов…

Лошадей перепрягли в один миг.

Васька ненадолго замешкался, перемащивая поудобней свое место на передке саней… Девка светила ему фонарем. Иван, уже улегшийся под шубы и укрытый Васькой поверх них толстой полстью, вдруг приподнялся… Желтый свет фонаря высветил его глаза – большие, искрящиеся кругляши, полные алчного восторга и томления. Девка повернула к нему свое лицо, робко улыбнулась. Тьма искушения была в ее расхристанной, простоволосой красоте. Губы Ивана будто свело судорогой.

Васька скосился на Ивана, увидел эту судорожность на его губах – затаился, краем глаза следя за девкой. Ох как хотелось ему услужить, угодить Ивану! Видел, девка ему приглянулась…

Лошади нетерпеливо зафыркали, забили копытами… Васька решился: выбил у девки из рук фонарь, схватил ее в охапку и неловко бросил в сани – прямо на Ивана, а сам метнулся к лошадям, вскочил на пристяжную и взвил над холками кнут. Лошади яростно рванули с места и вынеслись с ямского подворья. Под ноги им кубарем покатилась шальная темень.

– Господи!.. Господи!.. – в страхе шептала девка, но крепко прижималась к Ивану: бешеная скачка и темень, в которую неслись лошади, пугали ее больше, чем Иван. Она в отчаянье прильнула к нему, цепко схлестнув руками его шею, и затаилась у него на груди.

– Не гони, Васька! – крикнул Иван.

Лошади пошли тише. Девка лежала не шевелясь, будто умерла от страха. Иван нетерпеливо расцепил ее руки, стал вытаскивать их из рукавов тулупа. Девка не противилась… Живая и неживая, обмякшая, податливая, она покорно дала стащить с себя тулуп. Иван вышвырнул его из саней, быстро откинул полсть, забрал девку к себе под шубы. Девка дрожала, ее большие светлые глаза, видимые даже в темноте, доверчиво и тревожно смотрели на Ивана.

– Потешишь меня – одарю, – сухим, срывающимся шепотом сказал Иван. – А станешь противиться – выкину вон из саней посреди степи… нагую!

– Не стану противиться, – прошептала девка и закрыла глаза. – Воля твоя… Потешу тебя… Уласкаю… Уважу во всем… Нешто выдастся большее счастье – царю уважить?!

– Никак уж научена уваживать? – Голос Ивана напрягся…

– Не научена, – кротко сказала девка, – да нешто не живая я?.. Мне уж осьмнадцать годков! Передержана я… Для Бога берегла себя – в монастырь собиралась… Да батюшка неволил в замуж идти. Потеперь непременно уйду… – Она робко прижалась к Ивану, неумело, осторожно, словно боясь прикасаться к нему, стала ласкать его.