А если кто-то и сумел преодолеть соблазны — не поддался сребролюбию, не покорился тщеславию, не убоялся расправы, то и это слово правды попадало на каменистую, неплодородную почву. Ведь, в сущности, кому должен был поверить Федор Иванович? Служильцам своего двора, угличским челобитчикам или…

Стоит всмотреться в этот список:

Ирина Годунова, царева супруга;

Борис Годунов, царский шурин и главное доверенное лицо в делах державного управления;

князь Василий Шуйский, враг Годуновых, большой вельможа, боярин, глава следственной комиссии в Угличе;

Андрей Петрович Клешнин, участник следственной комиссии, окольничий, бывший «дядька» царевича Федора Ивановича, да еще и тесть Г. Ф. Нагого;

митрополит Сарский и Подонский Геласий, духовный глава той же следственной комиссии;

патриарх Московский и всея Руси Иов.

Всё это — великие люди царства. Всё это — ближайшее окружение царя. Всё это — персоны, которым Федор Иванович должен был доверять в первую очередь. Больше, чем кому бы то ни было. И прежняя вражда князей Шуйских с Годуновыми подводила очень серьезный фундамент под нынешнее выступление главы следственной комиссии в пользу Годуновых.

И все они так или иначе поддержали версию князя Шуйского о случайной смерти царевича. А если не поддержали, то, во всяком случае, не стали ее оспаривать. Причины, по которым сами Годуновы и Шуйский придерживались ее, не вызывают особенных вопросов. Но отчего Церковь наша свидетельствовала в пользу душегубства? Ведь минет всего лишь полтора десятилетия после 1591 года, и она канонизирует невинноубиенного царевича Димитрия. Невинноубиенного, а вовсе не налетевшего на нож во время припадка! Почему же тогда, в мае 1591-го, русские иерархи смолчали? Может, испугались судьбы, постигшей незадолго до того митрополита Дионисия и владыку Крутицкого Варлаама, лишенных сана из-за столкновения с Годуновыми? Конечно, можно было бы допустить такое мнение — кто из добрых и крепко верующих православных не допускает порою слабости? — если бы не весьма мужественное поведение Иова при Лжедмитрии I. Патриарх, едва не убитый озверевшей толпой, все-таки нашел в себе силы прилюдно обличить власть самозванца. Чего он, монашествующий, так убоялся в 1591-м? Как видно, причина его молчания заключается не в страхе за собственную жизнь или сан. Иов, а за ним и Варлаам, надо полагать, чувствовали разлитый в воздухе тяжелый запах всеобщего озлобления. Еще искорка — и вся страна запылает как один громадный костер! Толпы пойдут громить Кремль и убивать Годуновых, те выведут стрельцов, прикажут открыть огонь, запылает провинция, высокородные аристократы вновь поднимутся против годуновской партии… Брат пойдет на брата, крови прольется нескудно, разрушится та благодатная тишь, которая давала государству Российскому столь необходимую передышку. Два иерарха — Иов в первую очередь — ощутили зловонное дыхание Смуты. Они испугались не за себя, а за страну. И кто посмеет судить их за страшное молчание?! Ведь два больших духовных пастыря взяли, быть может, тягчайший грех на душу. Они не обличили Годуновых, но надолго отсрочили великое кровопролитие…

А теперь, вооружившись здравым смыслом, надобно окунуться в обстоятельства тех майских дней 1591-го. Допустим, кто-то сумел встретиться с царем и передать ему слово правды об убийстве царевича. Более того, подобное могло случиться не один раз. Федор Иванович, обеспокоенный, идет к супруге: «Иринушка, кто виноват, как ты думаешь?» А та отвечает уклончиво: «Не ведаю. Неужто ты думаешь, что это сродственники мои?» Идет царь к самому Борису Годунову: «Признайся, ты сотворил злодейство! Зачем же ты младенца…» На это Борис Федорович спокойно молвит: «Бог свидетель, я не виновен. И вот злейший мой враг, князь Шуйский, скажет тебе, великий государь, то же самое». Василий Иванович Шуйский подтверждает слова Бориса Федоровича. Здесь же оказывается Андрей Петрович Клешнин и, дружелюбно улыбаясь, говорит: «Поверишь ли мне, великий государь, старому твоему дядьке? Я в родстве с Нагими, это все знают[136], но скажу честно: дело чистое, шурин твой нимало не запачкан». Чему тут верить? По здравому рассуждению, верить следовало бы не каким-то смутьянам, а вот этим людям. И вот являются патриарх Иов с владыкой Варлаамом и обращаются к царю с такими словами: «Доныне тишь была на Москве и по всей Руси. Убережем ее, великий государь. Бог найдет виновных, а ныне понаказать бы мятежных людей, но иной крови отнюдь не проливать. Великий государь, смилуйся, яви милосердие!» — «Да кто ж царевича убил?» — «Не уберегли младенца, прибрал его Господь. А ныне ты не поддавайся гневу, великий государь, сия страсть — пагубная».

И остался Федор Иванович тих, милосерден, негневен.

Ему было очень плохо. И он поверил в самую добрую версию угличского дела.

Печальной этой истории самый верный, самый правдивый итог подвел Алексей Константинович Толстой, вложивший в уста Федора Ивановича реплику, обращенную к Борису Годунову:

Великий праведник просит прощения у великого грешника. Он ошибается.

Но разве не остается после этого праведник праведником, а грешник — грешником?

И разве не остается — неисповедимыми путями — правда об этой истории в памяти народной?

Василий Иванович Шуйский — последний Рюрикович на русском престоле.

Род князей Шуйских не уступал в знатности Рюриковичам Московского княжеского дома — потомкам Даниила Александровича, Ивана Калиты и Дмитрия Донского. Предки Шуйских несколько раз занимали великокняжеский престол во Владимире. А значит, и они сохранили право претендовать на него, если правящая династия пресечется.

Помня об этом, Шуйские с неистовой энергией стремились породниться с московскими государями и приблизиться к трону. При Федоре Ивановиче их борьба вылилась в большие городские волнения 1586 года. Но впоследствии род их со всей могучей группировкой сторонников подвергся жестокому разгрому от Годуновых. Те понимали: если уйдет из жизни бездетный Федор Иванович, Шуйские окажутся первейшими претендентами на престол.

Некоторые из Шуйских погибли в ту пору, иные оказались в ссылке. Им больше не доверяли командовать армиями, держали в отдалении от великих государственных дел.

Но они всё еще оставались богаты и влиятельны. Их высокую кровь невозможно было испортить опалой: Годуновы могли только мечтать о высокородной знатности, какой обладали Шуйские. Когда-нибудь их семейство должно было вернуться ко двору.

В 1591 году князя Василия Ивановича Шуйского призвали на старшинство в одном державном деле крайне сомнительного свойства.