Вот она и правда об угличском деле.

Эта правда легла в основу канонизации невинноубиенного царевича Димитрия Иоанновича.

Но сторонники Лжедмитрия I, давно покинувшие Москву, не желали ее признавать. Области, получившие от фальшивого царя весомые льготы, не хотели с ними расставаться. Провинциальное дворянство, отрезанное московской знатью от высших государственных постов, предпочитало порядку хаос, видя в нем шанс возвыситься. Казаки искали корысти в мутной воде мятежей, вспыхивавших по окраинам державы. Поляки чаяли разорить старинного неприятеля.

Слишком поздно прозвучала та самая правда, которую Василий Иванович утаил в 1591 году. И слишком дорого придется заплатить ему самому, его семейству и всей стране за эти 15 лет лжи.

Путивль и Елец запылали мятежом. Иван Исаевич Болотников, боевой холоп и бывший военный служилец князя Телятевского, выдал себя за воеводу «царя Дмитрия Ивановича»[138]. Вокруг него быстро сложилась настоящая армия.

В ее основу легли отряды «городового» дворянства. Из той же среды вышли и ее главнейшие вожди — стрелецкие сотники Юшка Беззубцев и Истома Пашков, рязанский дворянин Прокофий Ляпунов, тульский дворянин Григорий Сумбулов, князья Григорий Шаховской и Андрей Телятевский.

Другой частью военной силы бунтовщиков стали казаки. Так, например, казак Илейка Коровин, родившийся в Муроме, объявил себя еще одним «чудесно спасшимся царевичем», только не Дмитрием Ивановичем, а Петром Федоровичем. Набрав целое войско мятежников, он творил злодеяния в южных городах России. Илейка-Петр сделался видным соратником Болотникова.

Царские воеводы с переменным успехом бились с бунтовщиками. То побеждали, то терпели поражение. На сторону Болотникова перешли многие города, и там присяга Василию Шуйскому оказалась сорванной. Постепенно болотниковщина докатилась до московских предместий. Но ужасающее разорение и дикое беззаконие, которые несла с собой мятежная стихия, испугали многих сторонников самого Болотникова. Дворянские и стрелецкие отряды стали переходить на сторону правительственных войск. Бесчинников выбивали из городов, занятых ими прежде. Схватили Юшку Беззубцева. Наконец, в декабре 1606 года, под селом Коломенским воеводы Василия Шуйского разгромили бунтовское воинство наголову.

Болотниковцы отхлынули от столицы, но борьба с ними далеко не завершилась. В их распоряжении оставались богатые центры — Калуга и Тула. Опираясь на них, удалось отбить натиск царских войск.

В мае 1607 года Василий Иванович сам вышел из Москвы с полками. К тому времени ему исполнилось 54 года — это, по понятиям XVII столетия, преклонный возраст для полководца. Однако государь должен был вспомнить военную науку, чтобы нанести решающий удар. Борьба с болотниковщиной грозила затянуться надолго, а страна и без того стонала от потерь. В грамотах, рассылавшихся патриархом Гермогеном, говорилось: «А пошел государь… на свое государево и на земское дело, на воров и губителей хрестьянских».

Лев вышел из ворот Москвы.

Один удар львиной лапы — царем взят Алексин.

Между тем государевы воеводы разбили болотниковцев на речке Восме.

Другой удар львиной лапы — царю сдалась Тула.

Осенью 1607 года болотниковщина перестала существовать. Илейку-Петра казнили прилюдно, Ивана Болотникова убили тайно, как и многих его приспешников.

Государь, сочтя, что заслуживает отдохновения и радостей, женился на высокородной княжне Екатерине Петровне Буйносовой-Ростовской. Она подарила супругу двух дочерей, к несчастью, скончавшихся в младенчестве.

Но и отдых его, и радости длились недолго. На Россию наплывала новая гроза.

Идея самозванчества имела гибельную притягательность для русского общества. На смену Лжедмитрию I и его «воеводе» Болотникову скоро явился новый мятежник, принявший ложное имя «царя Дмитрия Ивановича».

Отчего воцарение природного русского аристократа, высокородного Рюриковича Шуйского не успокоило Россию? Отчего страна с такой легкостью поднялась на новые бунты?

Трудно представить себе, что русское общество столь долго обманывалось на счет самозванцев и добросовестно верило в очередное «чудесное спасение» Дмитрия. Некоторые — возможно. Огромная масса — вряд ли… Люди с мятежными устремлениями жаждали получить нового «Дмитрия Ивановича», дабы именем его творить бесчинства и добиваться власти. Россия наполнилась самозванцами. Лжедмитрии, попавшие на страницы учебников, далеко не исчерпывают страшного русского увлечения безжалостным авантюризмом под маской «восстановления справедливости». Новых «царей» и «царевичей» лепила свита, выпекала бунташная толпа, а подавали к столу отчаянные честолюбцы.

При Василии Шуйском оставались в действии как минимум три причины для всеобщего кипения в русском котле.

Во-первых, экономическое состояние страны ничуть не улучшилось, оно лишь упало еще ниже. Крайне угнетенное состояние крестьянской массы заставляло ее приходить в движение. Земледельцы покидали села и деревни, отыскивая лучшей доли, нападали на своих вотчинников и помещиков, подавались в казаки. Иными словами, сельские хозяева отрывались от размеренной и правильной жизни, составляя пищу для подвижной стихии бунта. Ничто не ослабляло утеснения, вынужденно предпринимаемого правительством в отношении крестьян. Но теперь они нередко предпочитали восстание и смертельный риск размеренному быту прежней жизни.

Во-вторых, смерть Лжедмитрия ослабила иноземный элемент в столице, но никак не решила проблем, связанных с состоянием военно-служилого класса России. Шуйский смотрелся на троне «честнее» Годунова. Тот поднялся из московской знати второго сорта, если не третьего, а Шуйские всегда стояли на самом верху ее. Но Василий Иванович был одним из аристократов, и он привел к власти одну из партий придворной знати. Другие партии не видели для себя никакого улучшения. Что для них Шуйский? Свой, великий человек, однако… равный прочим «столпам царства», знатнейшим князьям и боярам. Отчего же именно ему быть первым среди равных? Князь Федор Иванович Мстиславский еще, пожалуй, повыше станет, если посчитать по местническим «случаям». А может, и князь Василий Васильевич Голицын. И Черкасские… и Трубецкие где-то рядом… и Романовы… Московское государство было до отказа набито умной, храброй, неплохо образованной и яростно честолюбивой знатью. Политические амбиции были у нее в крови, витальной энергии хватало на десяток царств. Русская держава долгое время сдерживала горячий пар боярского властолюбия, распиравший ее изнутри. Но Борис Годунов, при всех его неординарных политических достоинствах, проделал в сдерживающей поверхности слишком большую дыру — указал путь к трону, личным примером «разрешил» рваться к нему без разбора средств… Теперь никакая сила не могла заделать отверстие, оно только расширялось. Каждый новый царь, будь он стократ знатнее Годунова, вызывал у больших вельмож страшный вопрос: «Почему не я?» И коллективное сознание русской знати не знало ответа на этот вопрос. А снизу, из провинции, шел еще один поток раскаленного честолюбия. Провинциальное дворянство еще со времен царя Федора Ивановича было прочно заперто на нижних ступенях служилой лестницы. Никакого хода наверх! Там, наверху, — «родословные люди», их и без того очень много, им самим места не хватает. Семьдесят — восемьдесят родов делят меж собою лучшие чины и должности, еще сотня родов подбирает менее значимые, но всё же «честные» назначения, а остальным — что? И шел русский дворянин к Ивану Болотникову, и к Истоме Пашкову, и к иным «полевым командирам» Великой смуты, осененным «святым» именем «царя Дмитрия Ивановича». Не крестьяне и не казаки составляли основную силу повстанческих армий в начале Смуты, нет. Служилый человек по отечеству шел из дальнего города к Москве, желая силой оружия вырвать повышение по службе, закрытое для него обычаями прежней служилой системы.