Возможно, угличская трагедия свыше дарована России, чтобы поколение за поколением, вникая в ее смысл, избавлялись от шелухи политических соображений и задумывались о страшном грехе убийства… Возможно, Господь послал нашему народу притчу о том, к чему ведет нарушение заповеди «Не убий!». Один мальчик, погибший при загадочных обстоятельствах, — и великая Смута, вытекшая из этого малого источника, чтобы погубить миллионы христиан… А злополучный Борис Федорович стал Божьим инструментом воспитания. Иваном Грозным отучали православный народ России от своевольства и гордыни, а Борисом Годуновым — от жажды власти и склонности к душегубству. Они, быть может, сыграли роль резцов в деснице Господней, роль устроителей нашей земли в отрицательном смысле: так поступать нельзя! Благодатен опыт отказа от пороков, а не следования им. Вся история царевича Дмитрия и рода Годуновых была, вероятно, одним словом Бога, произнесенным специально для нашей страны.

Что же царь Федор Иванович? Убит его младший брат. Страна полнится слухами о причастности Годуновых к его смерти. Люди, служащие в составе государева двора, говорят о том же самом. Некоторых подбивали участвовать в душегубстве…

А государь не лишает близости к престолу человека, которого столь многие считают главным виновником угличской трагедии. В источниках, близких по времени к «делу царевича Дмитрия», нет свидетельств о какой-либо немилости, выраженной Федором Ивановичем по отношению к Борису Годунову. Ни казни, ни опалы, ни злого слова. Смиренная тишина. В чем причина? Ужели столь слаб царь, столь безволен или даже столь глуп, чтобы спустить Годуновым такое преступление или просто не увидеть их виновности?

Ответ на эти вопросы не так прост, как может показаться. Нет ничего простого, ничего очевидного в отношении царя к Годуновым после смерти царевича.

Прежде всего, Федор Иванович переживает страшное время. Печаль сокрушает его. Он бездетен. Родители его давно в гробу. Один брат ушел из жизни давным-давно, другой же недавно лег в могилу… Теперь — никого родного в целом свете, кроме супруги Ирины. И вот приходят разные люди, укоряя единственного близкого человека в страшных грехах.

Верить не хочется…

И никаких душевных сил самому заняться расследованием.

«Когда это известие[133] пришло в Москву, — пишет иноземец Исаак Масса, — сильное смущение овладело и народом, и придворными, и царь был в таком испуге, что жел& смерти; его утешали, как только могли (курсив мой. — Д. В.); царица также была глубоко огорчена и желала удалиться в монастырь, ибо подозревала, что убийство совершилось по наущению ее брата, жаждавшего управлять царством и владеть короной; но она молчала и всё, что слышала, таила в сердце, никому ничего не сообщая». Царь, сломленный горем, желавший окончить свой путь земной после такого удара, размышляет отнюдь не об отмщении. Он просто не находит себе места от душевных терзаний. Господь через него, как думали тогда многие, давал защиту всей Русской земле. Но сам Федор Иванович в делах личных, семейных, подвергался страшным бедам.

И его в таком состоянии не так уж сложно было обмануть. Ведь это человек с голубиным сердцем. Смиренный, тихий молитвенник, богомолец, избегавший всякой скверны. Может быть, бесхитростная интуиция, позволяющая таким людям читать в сердцах добрые и злые намерения, указала бы ему истинных виновников смерти бедного царевича, кабы сам царевич не был ему столь дорог. Невыносимая боль мучила Федора Ивановича. И он, по мягкости и добродушию, в молениях о душе брата, сокрушаясь сердцем, поверил докладу Шуйского. Федор Иванович не был ни слишком слаб, ни слишком малоумен, чтобы недостаток воли или здравого разумения отнял у него возможность наказать Годуновых. Тут другое. Царь проявил необыкновенную доверчивость лишь по одной причине: большое горе лишило его всякой решимости вглядываться в чашу с обыденным человеческим злом.

Летопись с полной отчетливостью показывает, как совершался обман: «Князь… Василей [Шуйский] начал роспрашивати града Углеча всех людей, како небрежением Нагих заклася сам [царевич]. Они же вопияху все единогласно, иноки и священницы, мужие и жены, старые и юные, что убиен бысть от раб своих от Михаила Битяговского по повелению Бориса Годунова с ево советники. Князь же Василей пришед с товарыщи к Москве и сказа царю Федору неправедно, что сам себя заклал. Царь же Федор положи опалу на Нагих (курсив мой. — Д. В.); Борис же з бояры поидоша к пытке и Михаила Нагово и Андрея пыташа накрепко, чтобы они сказали, что сам себя заклал. Они же никак тово не сказаша: то и глаголаху, что от раб убиен бысть. Борис же, розъяряся, хотяше и достальных погубити; царицу ж Марею повеле пострищи и повеле сослати в пусто место за Белоозеро, а Нагих всех розосла по городом по темницам; град же Углеч посла и повеле разорити… И иних казняху, иних языки резаху, иних по темницам розсылаху; множества же людей отведоша в Сибирь и поставиша град Палым (Пелым)[134] и ими насадиша, и оттово же Углеч запустел».

Одна из новгородских летописей свидетельствует о том же, добавляя лишь ряд подробностей. К государю Федору Ивановичу сразу после бунта в Угличе из мятежного города отправлена была грамота, согласно которой смерть царевича произошла «от нарочно присланных убийц». Однако Борис Годунов предъявил царю, давно оставившему рычаги правления страной, иную грамоту — о случайном самозаклании Дмитрия. Царь, «вельми… скорбея», отправился в Углич (эта подробность в других источниках отсутствует, а достоверность ее спорна), но по наущению Годуновых на Москве начали устраивать пожары, дабы отвлечь умы от угличского дела. И царю также было сказано: «Уже… брата не воскресиши, а свое здравие больше повредиши, а тем временем на Москве до последней хоромины выгорит, и не к чему будет возратитися, но повели твоя держава послати лутшия мужи во град Углечь на взыскание истины». Царь, как сообщает летопись, «не разуме коварства сего злохитрого, но яко сродника своего, добра ему желающего, послушав, послал перваго своего боярина Василья Шуйскаго, сам же возвратился к Москве». Ну а следственная комиссия во главе с князем Шуйским скрыла от монарха истину.

Многие ли осмеливались прийти к царю со словами обличения? Многие ли смогли преодолеть боязнь перед могущественными Годуновыми? Не столь давно они расправились с величайшими родами царства. Сам князь Василий Иванович Шуйский покорно склонил голову перед Годуновым, доложив царю ложную версию угличских событий. Должно быть, страх замкнул уста большинству влиятельных людей, способных донести правду до царя. Дьяк Иван Тимофеев впоследствии с необыкновенной силой выразит тяжкий смысл этого угрюмого молчания в своем трактате. Обвиняя в злодействе Бориса Годунова, что, как уже говорилось, не совсем очевидно, он пишет о нем: «Знал он, знал, что нет мужества ни у кого и что не было тогда, как и теперь, „крепкого во Израиле“ от головы до ног, от величайших и до простых, так и благороднейшие тогда все онемели, одинаково допуская его сделать это, и были безгласны, как рыбы… Знатнейших он напугал и сделал несмелыми, менее знатных и ничтожных подкупил, средних между ними не по достоинству наградил многими чинами… Думаю, что здесь грешно умолчать и о том, что не меньшую тяжесть мук, которые суждены этому цареубийце[135], понесут в будущем и все, молчавшие пред ним и допустившие его сделать это».