Такое в высшей степени неравноправное общество удерживалось благодаря силе, и латиноамериканцы понимали, что оно ни за что не выживет при демократических институтах того типа, что были установлены в Соединенных Штатах. К началу XIX века энкомьенд не осталось, но на смену им пришла новая система эксплуатации, при которой фискальной основой государства продолжала оставаться налагаемая на индейцев «дань». Предпосылки к неравенству при этом были еще сильнее, чем прежде. Боливар и другие полагали, что для сохранения такой системы требовалось гораздо более сильная автократическая власть, чем та, которой обладал любой президент Соединенных Штатов. Но это не означало, что поддерживать такое общество будет легко. Отсюда проистекал второй фактор, способствующий неуправляемости.

Как и во многих колониях, в Латинской Америке имелись некоторые государственные институты, установленные колонистами (наиболее примечательный из которых – использование военной силы), но Испания управляла ею «косвенно». Энкомьенда долины Сибундой предоставляла много продукции, птиц и свиней касику, потому что он был косвенным представителем испанцев. Испанцы не создавали ни бюрократии, ни государственной администрации; они управляли посредством местной политической иерархии. На момент восстания против испанцев, если оставить в стороне военных, то во всей Колумбии на испанское государство работали всего 800 человек.

Эти два фактора создали общество с огромным неравенством и обширной иерархией, но без эффективного государства. Это означало отсутствие государственных институтов или судебного аппарата для контроля за «карибами Ориноко, обитателями равнин Апуре, рыбаками Маракайбо, лодочниками Магдалены, бандитами Патии, неуправляемыми пастусос, гуахибами Касанары». Креольская элита придерживалась того, к чему привыкла. Она попыталась создать автократическое централизованное общество в той степени, в какой могла, но для своей уверенности она пользовалась теми же стратегиями, что и испанцы для управления своей колониальной империей. Здесь не было место для государства Вебера. Правительство было, скорее средством контролирования власти, а закон был средством сохранения неравноправия.

Различие понятий об ограничении президентской власти в Латинской Америке и в США, пожалуй, лучше всего иллюстрирует речь Боливара, произнесенная им в 1826 году в Лиме (Перу), после того как он лично составил конституцию новой страны Боливии, освобожденной от власти испанцев. Стоит отметить, что название «Боливия» образована от фамилии самого Боливара. Сколько всего стран названо по имени каких-то людей? Одна из них – Колумбия, названная в честь Христофора Колумба. Саудовская Аравия названа в честь правящей династии Саудитов, как и Люксембург, один из сохранившихся до наших дней остатков Священной Римской империи. В честь известного предпринимателя эпохи британского колониального владычества в Африке была названа Родезия, сменившая в 1980 году свое название на Зимбабве. Это небольшой эксклюзивный клуб, и обычно его членом не становится страна с демократическим управлением. Представляя конституцию Боливии, Боливар, сосредоточился на роли президента:

Конституция Боливии предполагала избрание пожизненного президента и делала его «Солнцем». Изначально этого человека должны были избирать «законодатели». Последующих президентов должны были выбирать действующие президенты. Представление о том, что президент может выбирать себе преемника, в Латинской Америке имеет долгую историю. Еще в 1988 году президент в Мексике избирался посредством dedazo. Переводчик Google не может адекватно перевести этот термин, но в основе его лежит испанское слово dedo, означающее «палец». Dedazo – это когда на кого-то указывают пальцем и говорят: «Теперь твоя очередь». Пусть выражение и трудно перевести, но Боливар прекрасно понимал, что оно означает; это была мера предосторожности, гарантия того, что президентство останется в надежных руках элиты. В конце концов, были все основания предполагать, что именно его изберут первым президентом, да так и случилось. На бумаге конституция Боливии декларировала некоторое разделение ветвей власти и систему сдержек и противовесов, но она же позволяла пожизненному президенту лично назначать всех военных офицеров и командующих армией. Оставалось только прибавить к этому принцип «obedezco pero non cumplo», а остальное, как говорится, дело истории.

Да, латиноамериканские войны действительно привели к подъему радикальной энергии и общественных движений разного рода, как это случилось в ходе Войны за независимость США против Великобритании. Но латиноамериканским элитам раз за разом удавалось конструировать политические институты, контролирующие эту энергию, даже если у самого Боливара и не получилось реализовать все свои планы. В конституциях латиноамериканских стран мы находим различные типы противовесов и сдержек и даже прав граждан вроде тех, что подразумевает Конституция США, но их всегда перевешивали либо сильная президентская власть, либо неуважение к закону. Рамон Кастилья, авторитарный президент Перу, вполне недвусмысленно объяснил эту логику в 1849 году:

Если конституционные права встают на пути, то тем хуже для конституционных прав. Один из строителей чилийского государства Диего Порталес сформулировал эту мысль еще более убедительно:

Взгляд, согласно которому «Власть» может «действовать свободно в подходящий момент» заметно отличается от представлений о том, как должно поступать государство, находящееся в коридоре.

Такой взгляд на власть опять-таки коренится в истории Латинской Америки. Алексис де Токвиль указал на эти истоки в своей книге 1835 года «Демократия в Америке», когда написал о том, что в Южной Америке испанцы нашли территорию «населенную народностями… уже экспроприировавшими землю посредством ее обработки. Для основания новых государств им потребовалось уничтожить или поработить множество народов». При этом, как он продолжает, «Северная Америка была населена только кочевыми племенами, которые не задумывались об использовании природных богатств земли. Северная Америка, по существу, все еще оставалась пустым континентом, дикой землей, ожидавшей поселенцев». Конечно, утверждение Токвиля о том, что Северная Америка была «пустым континентом», некорректно, но суть его в том, что Северную Америку нельзя было развивать на основе эксплуатации оседлых коренных народностей. А это означало, что на Севере невозможно было воспроизвести тот тип в высшей степени неравноправного и иерархического общества, что был установлен в Южной Америке (хотя ранние английские поселенцы и пытались это сделать). Рабовладельческое общество Юга во многом походило на общество Латинской Америки, включая низкий уровень общественных услуг, благосостояние элиты и, конечно же, отсутствие свободы для большинства населения. Но Юг США был включен в институциональную среду, отчасти созданную очень отличающейся динамикой отношений между государством и обществом на Севере, и когда он попытался отстраниться от этой динамики в ходе Гражданской войны, то проиграл. Поражение не означало немедленного уничтожения деспотической и эксплуатационной системы Юга США, как мы видели это в предыдущей главе, но в целом оно вывело Соединенные Штаты на иной путь по сравнению с Латинской Америкой.