И ведь если родители Наташи писали то заявление, значит, были основания? И они действительно ещё тогда, почти два года назад, спали друг с другом? А ей на тот момент в лучшем случае было четырнадцать…

Тошнота накатила резкой волной, почти сбив меня с ног и заставив опуститься обратно на диван. Хотя, я и вспомнить не могла, когда успела подскочить и что собиралась делать, потому как идти вслед за ними мне категорически не хотелось. Достаточно уже с меня этих семейных разборок, чтобы ввязываться в ещё одну.

Да и с чего я взяла, что мне стоит идти к Наташе? За три недели она так и не ответила ни на одно сообщение ни мне, ни Рите. Может быть, действительно не хочет с нами общаться? Может быть, ей просто стыдно за всё происходящее сейчас, и тогда мои попытки всунуть свой любопытный нос в её грязное прошлое вряд ли воспримутся положительно.

Нет, нет, нет. Всё, что я по-настоящему должна сделать, — это попросить Артёма передать, что мы за неё переживаем, и просто разузнать, точно ли она в порядке, а не лезть сейчас к ней.

И именно с этим выверенным решением я подскочила с места и отправилась на поиски Ивановых, чьи голоса всё громче доносились из кабинета. Моя ладонь уже коснулась двери, чтобы распахнуть её, но в последний момент что-то гадко копошащееся внутри заставило замереть и прислушаться к их разговору.

— А теперь ты конечно строишь из себя главного моралиста, да, Макс?

— Не пойти бы тебе нахуй, Тёма. Самому-то тебе как, не стыдно перед ней показываться, а? Или то, что вы тогда сделали, для тебя теперь тоже норма?

— Хватит мне об этом припоминать, ясно? Она была не против.

— Она или Ян, Тём? Кто именно из них был не против? Кто тебя позвал? Потому что у неё, судя по тому, что я видел после, точно ни один из вас, уебков, ничего не спрашивал.

— И что же ты не вмешался, а? Хорошо теперь при любом случае причитать о том, какие все гнусные твари и разложившиеся личности, а сам-то ты где был всё это время? Правильно: сидел за стеночкой и ни-ху-я не делал. Мало того, что ты не вмешивался, так ты ещё и не уходил. Кто мешал тебе встать и просто уйти, если тебе настолько противно было? Кто тебя там вообще держал, Макс?

— Я боялся, что ты натворишь что-нибудь похуже.

— Нет, не в этом дело. Просто найди в себе силы признать, из-за чего ты на самом деле бесишься всё это время и срываешься на меня. Дело ведь в Нике, верно? Тебя из-за неё до сих пор не отпустило?

Секунды молчания оборачивались вечностью. Вечностью в бурлящей лаве ада, медленно расклеивающейся по моему телу.

— Да. Не отпустило, — хриплым от отчаяния голосом произнёс Максим.

И я зажмурилась. Вдохнула глубоко, аккуратно сделала один шаг назад, но не обратила внимание на то, как скрипнули под ногами половицы. Просто развернулась и шатающейся походкой пошла к лестнице, не пытаясь утереть хлынувшие слёзы.

Ледяная вода сильным напором хлестала из крана, мелкими брызгами разлетаясь по краям раковины. Я стояла, облокотившись о неё руками, и не знала, что делать дальше: смыть дорожки от слёз, под которыми стягивало и пощипывало кожу, умыться, чтобы холодом немного привести себя в чувство и унять болезненную дрожь, расходящуюся по всему телу. А дальше — что? Как продолжать жить, зная, какой идиоткой я оказалась?

Интересно, какую роль я должна была сыграть для него на самом деле. Временной игрушки, этакого плюшевого медведя-заменителя, пока старый и любимый недоступен? Или обычной приманки, вроде тех несчастных червяков, которых подсаживают на крюк и отправляют на мучительное ожидание смерти в чьей-нибудь мелкозубой пасти? Или хотя бы выступала в качестве экспериментального лекарства, что, возможно, смогло бы затянуть сердечные раны и помочь забыться?

И ведь самое обидное, что он на самом деле мне ничего не обещал. Все столь желаемые мной чувства я выдумала, нарисовала себе сама, воспринимая его слова именно так, как захотелось, и не вдумываясь в их истинный смысл.

А он никогда не говорил ничего о любви. Не говорил о влюблённости. Да и встречаться напрямую не предлагал, и теперь становилось вполне ясно, почему так легко и быстро согласился не афишировать наши с ним отношения в стенах гимназии.

Я вспоминала, как он удивился, узнав, что у меня раньше не было отношений, и как упрямо потом оттягивал нашу физическую близость — наверное, стоило сказать ему искреннее спасибо за попытку поступить со мной по-человечески. Так, как это вообще было возможно во всей этой ситуации, насквозь пропитанной фальшью и ядом.

— Полина?! — дверь за моей спиной с грохотом распахнулась, и в отражении висящего над раковиной зеркала я успела уловить лицо Максима, который ворвался в ванную и тут же двинулся прямиком ко мне.

— Я сейчас выйду, — мне бы хотелось, чтобы в тот момент мой голос не дрожал и не срывался на хрип, чтобы не звучал так до отвращения жалко, будто скулёж побитой дворовой псины. Потому что в том, чем всё обернулось для нас, виновата оказалась в первую очередь я сама. Не нужно было говорить про командировку родителей, сбегать к нему из своей квартиры, проситься в его постель и с нелепой преданностью бросаться готовить ему завтраки. И уж тем более не нужно было откровенно предлагать себя, когда он ни о чём из этого меня не просил.

Дура, дура, дура. Ну почему же я такая наивная, доверчивая дура? Зачем я придумала себе какую-то сказку и попыталась претворить её в жизнь?

Я набрала полные ладони ледяной воды и плеснула себе на лицо, зажмурилась и задержала дыхание — именно то, что обычно помогало остановить истерику. Но сейчас моё тело полностью вышло из-под контроля, и не получалось усмирить ни начавшие бежать ещё сильнее слёзы, ни сильно трясущиеся пальцы, ни дикий вопль, застрявший посреди глотки и с раздирающей болью пытавшийся прорваться наружу. И всем своим существом я чувствовала его гнетущее, настолько необходимое и одновременно невыносимо ранящее присутствие рядом.

Как это иронично: когда утешить боль может только человек, её причинивший.

— Поль, — его пальцы коснулись моего плеча и я неосознанно дёрнулась, отскочила в сторону и с вызовом уставилась на него, ладонями смахивая с лица капли воды вперемешку со слезами. — Что ты слышала?

— Думаю, всё.

— Позволь мне объяснить, — я тут же покачала головой и, заметив его порыв приблизиться, попятилась назад, пока не упёрлась спиной в стенку душевой кабины. — Полина, пожалуйста. Просто дай мне объясниться, и потом, если ты захочешь, я клянусь, что сам отвезу тебя домой. Пожалуйста.

Он выглядел испуганным, растерянным. Непривычно бледным. Нервно облизывал бесцветные губы и дышал часто и урывисто, словно не мог нормально вздохнуть. И подходил ко мне медленно, осторожно, как к загнанному в ловушку бешеному зверю, выставив вперёд себя одну ладонь.

— Ты не должен мне ничего объяснять. А я не должна была подслушивать чужие разговоры, — я ещё раз покачала головой и что было силы вжалась в стекло позади себя, не позволяя ему прикоснуться к себе. Не теперь. Не снова. Лучше уйти, пока я не успела обжечься ещё сильнее, пока осталась надежда сбежать и навсегда вычеркнуть последние две недели из своей жизни.