Я освоила манеру поведения великодушной, уважаемой женщины, увеличив свою популярность за счет щедрых подарков и раздачи милостыни; все это делалось мною подчеркнуто обходительно, с легким налетом смиренной покорности, чтобы окончательно стереть из памяти людей мое прошлое бесчестие. Грязное распутство, о котором намекали некоторые сплетни, безнадежно померкло в блеске моего золота. Поэтому я спокойно ехала рядом с Недом, подняв руку в ответ на крики толпы, шумно приветствующей принцессу Уэльскую, будущую королеву.

Так что же тревожило меня во всем этом? Что повергало меня в мрачную бездну отчаяния, из которой было никак не выбраться?

Буквально все.

Происходящее вокруг вызывало у меня странное онемение чувств, потому что все это было не больше, чем просто парадный фасад. Это было насмешкой над Недом, как над блестящим наследником престола, потому что среди ярких картинок в моей памяти имелись и такие, которые были запечатлены в мрачных тонах; очень многие из них тянули за собой воспоминания об упадке моего духа и о том, как Неду отказывало его тело. Горестная правда состояла в том, что мы неделями не выезжали из Беркхамстеда или Кеннингтона из-за того, что Нед едва мог встать с кровати. Бывали дни, когда он отчаянно пугал своих камердинеров тем, что вел себя так, будто стоит на пороге смерти. Бывали дни, когда ему было так больно, что он не желал видеть меня, когда мне запрещалось входить к нему в покои и я не смела нарушить этот приказ. Муки его за закрытыми дверьми были невыносимы, но он был слишком горд, чтобы позволить мне быть свидетелем этого.

Я делала все, что могла, чтобы успокоить его совесть, когда его вялость и апатия вступали в конфликт с его чувством долга; в такие моменты я сама становилась символом власти, принадлежавшей ему как принцу. Это я, а не Нед, принимала участие в ежегодной поминальной службе в честь Филиппы в Мальборо, чтобы отдать дань уважения почившей королеве и королю Эдуарду, который вел эту церемонию. Это я принимала подаренную нам золотую посуду, когда она наконец была закончена, весь этот впечатляющий набор чашек, блюд, сосудов для омовения рук – рабочий столовый сервиз, предназначенный для человека, постоянно находящегося в движении, солдата или государственного деятеля. Нед не был ни тем, ни другим. Это я со всей обходительностью приняла у себя дарителей этой посуды, это я потом написала им письмо с благодарностью за их доброту, хотя и знала, что эти блюда не только никогда не будут использованы по своему прямому назначению, но даже не будут разбиты на куски, чтобы заплатить этим армии, которой командовал Нед в своих походах. Сам же Нед никогда уже больше не поведет свою армию за собой.

Когда же «хороший парламент», поигрывая своими финансовыми мускулами с целью ослабления влияния короля, навязал роспуск заслуживающих доверия чиновников короля за якобы растрату и сомнительные финансовые операции, и король, и Нед оказались недостаточно сильны, чтобы воспрепятствовать такому подрыву королевской власти парламентом. Единственным утешением лично для меня стало то, что возмездие спикера палаты общин коснулось также мадам Перрерс и ее удивительно дорогих приобретений. Когда же выяснилось, что она преднамеренно скрывала, что была тайно замужем за жестким политиком Уильямом де Виндзором, таким же амбициозным и непорядочным, как она сама, падение ее стало неминуемым. Найти эту информацию и передать ее спикеру де ла Мару было чрезвычайно легко. И какое я испытала удовлетворение, когда Алиса была безоговорочно отлучена от королевского двора под страхом тюрьмы, которой она избежала, лишь дав слово навсегда покинуть двор и больше никогда не встречаться с Эдуардом. Наконец-то парламент, не без помощи одной моей изящной уловки, избавил меня от навязчивого присутствия Алисы. Если бы я в то время была не так озабочена проблемами Неда, то, вероятно, порадовалась бы этому даже больше, чем позволяли приличия. Но, по сути, мы с Недом сейчас уже дочитывали последние страницы нашей совместной жизни, где черным по белому было написано о неотвратимом будущем.

И наконец, самая ужасная из всех этих картин, яркая и бесконечно горькая, намертво отложившаяся в моем сознании, постоянно врывающаяся в мои мысли, украдкой просачивающаяся в мои сны. Нед встает со своей кушетки – это был один из дней, когда он мог это сделать, – потому что прибыл пакет корреспонденции от его совета в Аквитании. Приняв его, он со спокойной учтивостью отослал курьера и положил письма на кровать, после чего взял меня за руки, взял довольно крепко – правда, очень скоро эта сила ушла.

– Я должен тебе кое-что сказать, Джоанна. Хотя, думаю, в этом и нет необходимости.

Как мне хотелось поделиться с ним своими силами, вдохнуть их в него. Все правильно, в его словах не было необходимости, но я знала, что должна позволить ему произнести их. Чтобы понять принятие им того, что он может и чего он не может.

– Тогда скажи это, и можешь быть уверен, что я приму любое твое решение.

– Что, без возражений? – Он слабо улыбнулся. – Тогда вот оно. Мы никогда больше не вернемся в Аквитанию.

Больше можно было ничего не говорить. Нед больше никогда не поведет за собой армию ни против французов, ни против мятежных гасконских лордов. Никогда не будет управлять той далекой провинцией. У него просто нет энергии, физических возможностей на то, чтобы затевать еще одну кампанию. Все, что он может сейчас, это неторопливо путешествовать между Кеннигтоном и Виндзором на королевской барже по реке Темзе.

– Да, мы не вернемся туда, – согласилась я.

Я не могла больше лгать, не могла подбадривать его, когда сама никакой бодрости не ощущала, не могла делать вид, что все будет хорошо, когда понимала, что хорошо уже не будет. Нед официально отказался от своих претензий на княжество Аквитания перед парламентом в ноябре того же, 1372 года, менее через два года после нашего возвращения в Англию.

Отвернувшись от меня, он смотрел на землю, которая принадлежала ему по праву наследства.

– И у нас с тобой больше не будет сыновей.

Чего стоило ему признать это и смириться? Между нами по-прежнему была крепкая любовь, глубокая привязанность, желание все еще горело в нас. Но физическая способность уже была утрачена из-за боли и немощи.

– Это уже не так важно. Ричард растет крепким, и он примет королевскую корону. Он станет широко почитаемым королем Англии, переняв величественную царскую осанку у своего отца и деда. Я об этом позабочусь.

Быстро подойдя к Неду, я коснулась его плеча и прильнула к нему, а он прижал мою ладонь к своей груди, так что я стала чувствовать его затрудненное дыхание.

Это была близость деликатного признания того, что времени у нас осталось мало; это было обещание, которое я давала скрепя сердце.

Но я сдержу его. И сделаю для этого все возможное, что в моих силах. Ощущение было такое, будто меня снова коснулись раскаленным клеймом высоких амбиций. Но на этот раз не моих, а моего сына. Нашего сына.

Это был ужасный день. Но за ним последовало еще много таких же.

– Ты скажешь своему отцу? – спросила я в другой раз, когда Неду снова стало хуже.