– Нет.

– Думаю, тебе следовало бы это сделать.

– Не стоит беспокоить его.

Поэтому Нед – наверное, чтобы доказать себе самому, что существует пусть крошечная, но все же надежда на будущее, – с трудом отправился сначала на открытие заседания «хорошего парламента», а потом и на палубу военного корабля, который должен был везти их в Ла-Рошель; но все это лишь для того, чтобы вернуться в Кеннингтон через неделю в полном смятении, потому что корабль в Ла-Рошель так и не отплыл. Потери за границей оказались вне его контроля. Отчаяние преследовало его днем и ночью, словно ужасный зверь, все время норовящий укусить за пятки.

– Джанет!

Я оглянулась.

– Ты тоже не должна ничего говорить моему отцу.

Я думала сделать это, и он знал о моих намерениях.

– Пообещай мне! Поклянись честью Плантагенетов, которой ты так дорожишь.

Это была просьба, в которой я не могла отказать.

– Обещаю.

Год 1376 от Рождества Христова. Кеннингтонский дворец

Я сидела в тишине своей комнаты. Нед умирал не как воин или славный король, а как человек, истощаемый низкой болезнью, – вся его слава была в прошлом, а честолюбивые замыслы оказались не реализованы. Когда-то ликующая Англия шумно восхваляла его доблестные подвиги; теперь же здесь все казалось мрачным и безнадежным, страна была раздроблена и погружена в безысходность – быстро угасающий старый король, умирающий наследник и алчная фаворитка короля.

Я отложила в сторону свой часослов, который взяла, надеясь найти в нем утешение; я злилась на свое бессилие, поскольку в который раз позволила своим мыслям вернуться к другой смерти. Когда умирал Томас, он был далеко от меня. Я не застала его последние часы, не видела отчаянных попыток уцепиться за жизнь, не слышала его воли исповедоваться, пропустила то, как он завещал распорядиться своим имуществом, как хотел напоследок проститься с близкими и друзьями; все то, что делает смертное ложе выдающегося лорда публичным местом, прошло мимо меня. Я узнала обо всем этом позже, когда все было кончено и Томаса уже похоронили. Я жалела, что меня тогда не было рядом, и даже негодовала, что он умер без меня.

Я много слышала о людях, попавших в сети великой любви, которые четко знали не только день, но даже минуту и секунду, когда их возлюбленный сделал свой последний вдох. Я же ничего не почувствовала, когда Томас покидал этот мир. И в тот момент даже не догадывалась, что где-то далеко он прощается с жизнью.

Но если бы я и была там, если бы стояла на коленях у его кровати, я все равно мало что могла бы сделать. Смерть Томаса никак не повлияла на мое положение в обществе и мой ранг, поскольку титул мой принадлежал мне по праву рождения. Наши с ним дети, с гордостью носившие имя своего отца, через меня в любом случае унаследовали бы имущество Томаса и его почет, и тоже по праву. Моя любовь к нему была абсолютна, и все, что мне было нужно, – это просто стать свидетельницей того, как сострадательный Господь забирает его к себе. Но этого не случилось, и я до сих пор испытывала раздражение и досаду.

Тосковал ли Томас по мне в свои последние часы? Долго ли мучился? Понимал ли он, что умирает? Я не знала. Все, что мне досталось тогда, это обычные банальности от священника, старавшегося утешить скорбящую вдову, и от гонца, доставившего то печальное известие. Я же в своем горе больше не хотела ничего обсуждать. А свое утешение искала в том, чтобы помолиться вместе с церковниками о том, что Томас почил с миром и под заботливым оком Господа.

Насколько же отличался от этого уход Неда!

Против него мы отчаянно боролись, потому что пребывали в ожидании и боялись. Я понимала, что вместе с Недом потеряю и ту любовь, которая расцвела за годы, прошедшие с того момента, когда он настоял на нашей свадьбе вопреки добрым советам и всякому здравому смыслу. В этом была большая разница, разъедавшая мне душу. Мое собственное положение как дочери и вдовы Плантагенета оставалось нерушимым, но вот моего сына Ричарда, ребенка-наследника, могли посчитать несостоятельным в этой взрывоопасной атмосфере, когда парламент шумно выступал за свое право говорить и принимать решения, а за границей началась вся эта катастрофа, поскольку Франция вновь обрела силу. Кто захочет иметь на престоле девятилетнего мальчика, когда старый король последует в могилу за своим сыном, что почти наверняка произойдет в течение ближайшего года? Иногда было трудно сказать, кто умрет раньше, король или принц. Король Эдуард угасал прямо у нас на глазах, несмотря на твердую руку Алисы Перрерс, с которой я по необходимости была вынуждена смириться после ее триумфального возвращения ко двору. Игнорируя парламент и все обвинения против нее, она заботилась о короле со всем упорством, которое я не могла в ней отрицать, хоть и презирала ее за неуемное желание прибрать к рукам все, до чего она могла дотянуться.

Тем временем я сражалась за жизнь Неда не с помощью каких-то знаний о лечебных снадобьях и настойках, которыми я не обладала, – эти прозаические задачи я предоставила решать лекарям Неда, – а силой своей воли. Я молилась за него. Я разговаривала с ним. Я не отпускала его, не давала ему уйти. Он прожил всего сорок пять лет – не возраст для человека такого калибра, чтобы умирать от столь уродливой и унизительной болезни. Это было неправильно. И несправедливо.

Я не показывала своей опустошенности и скрывала сострадание, потому что перед лицом Господа Нед не хотел, чтобы его жалели. Вместо этого я сохраняла видимое спокойствие и искренне радовалась возможности находиться рядом с ним; его общество для меня сейчас было бесценно в преддверии долгих лет, которые мне придется провести одной. И мы решили остаться в Кеннингтоне, во дворце, который он построил для себя, а потом обставил для меня в первые месяцы после нашей свадьбы. Он любил Кеннингтон больше всего – даже больше Беркхамстеда. Он примет смерть в своих покоях, окруженный своими домочадцами. Рядом со мной. Рядом с Ричардом.

Мои люди сообщили мне о приезде короля. Было уже довольно поздно, и Нед отдыхал, пока июньский день переходил в волшебный вечер, а умирающее солнце расцвечивало деревья и поверхность воды своими огненными красками. Что такого срочного могло произойти, чтобы подтолкнуть человека преклонного возраста совершить неблизкое путешествие из Лондона и не подождать до утра? Ведь по утрам у принца всегда было больше сил.

Не слишком довольная, я привела в порядок свой наряд, распорядилась, чтобы принесли вина, и спустилась в холл у входа, чтобы оказаться там к появлению гостя. При этом я, скрывая раздражение, надеялась, что он все-таки не привез с собой эту Алису Перрерс. Я приготовилась вести себя с ним холодно и свысока и даже решила не позволить ему навестить его больного сына, но то, что я увидела, сразу заставило меня забыть обиду на то, что король потревожил нас в такое время. За несколько месяцев, которые мы с ним не виделись, Эдуард настолько постарел и сдал, что теперь ему приходилось опираться на руку слуги, чтобы просто подняться по пологим ступенькам дворцовой лестницы.