Уже много месяцев Тина не пребывала так долго в полной тишине, раздумывая о своей жизни. Много месяцев. А именно с того момента, как Реном сообщила ей, что видела Жорди в Лериде, в то время как он должен был находиться в Сеу, на собрании учителей, поглощенный работой. С того дня, как она узнала, что Жорди ее обманывает, она уже не могла сколько-нибудь длительное время пребывать в спокойном состоянии, поскольку ее буквально разрывало на части от ярости. К счастью, ей надо было заканчивать книгу и докапываться до правды о жизни Ориола Фонтельеса. К счастью, благодаря этому у нее была возможность максимально избегать моментов рефлексии. До того торжественного дня, когда она, как дура, позволила запереть себя в базилике монастыря Монтсеррат, и ей волей-неволей пришлось наблюдать за парадом обрушившихся на нее невзгод и несчастий, что проходили сейчас перед ее глазами, словно манекенщицы на ироничном и жестоком показе нескладных моделей.

Около половины десятого вечера, когда она должна была находиться на вокзале Сантс, Тина услышала какой-то шум позади и увидела, что зажегся неяркий свет. Она обернулась. Это происходило наверху, на хорах. Там наблюдалось какое-то движение. А что, если закричать? В каком-то безотчетном порыве она спряталась за колонной и стала наблюдать за хорами. Вскоре там стали появляться монахи, и, как ей показалось, каждый занимал строго определенное место.

Впервые в жизни Тина Брос присутствовала на вечернем богослужении. Хор исполнил короткий и строгий, незнакомый ей псалом, и ей почудилось, что один из голосов принадлежит Арнау. Все, что происходило, показалось необыкновенно красивым, и она ни за что на свете не разрушила бы магию момента, обнаружив себя. По завершении богослужения хоры меньше чем за минуту опустели, и у нее в памяти поселилось приятное ощущение от только что пережитого. Только тогда она вспомнила про поезд, но было уже поздно. «Как вор в ночи войду я в Твой дом, о Яхве, и, как вор, покину его на рассвете», – прочла она в книге псалмов, которую обнаружила на столике возле одной из колонн. Подобно вору пройду я по своей жизни и по жизни других людей, если мне будет дозволено.

Ночь была студеной, но ей удалось забыться тревожным сном, несмотря на весь свой страх и неудобство скамьи. Когда, совершенно разбитая, Тина проскользнула в дверь между первыми посетителями собора и агрессивный свет снаружи заставил ее долго моргать припухшими веками, она увидела, что пасмурный день окутан холодной туманной дымкой начала марта: прекрасный фон для грез, ибо туман благочестиво скрывает детали, нелепости, изъяны, и оставляет лишь образ и мечту. Когда я вернусь из Сарагосы, сказала она себе, застыв перед туманной бездной, непременно вновь заеду в Монтсеррат и скажу ему сынок, мы расстались, хоть твой отец об этом и не догадывается, и не спрашивай меня о подробностях, потому что я не собираюсь тебе о них рассказывать.

Тина бросила взгляд назад, на монастырь. Она ненавидела мелодрамы, но сейчас ей вдруг пришло в голову, что, возможно, она никогда больше не увидит сына. Я люблю тебя, Арнау. И я не обязана понимать тебя, но принимать должна всегда. Монастырь ее сына. Тина сделала печальный снимок. Увы, она не только упустила поезд в Сарагосу, но и не обрела ни капли веры.

56

Фелиу Бринге из дома Фелисо впервые в жизни пересек порог главного входа в дом Грават в тридцать восемь лет. О доме Грават говорили все, и любой человек из долины Ассуа мог безошибочно назвать расположение мебели, текстуру дерева, оттенок штор, портрет сеньоры, который навсегда сохранил ее молодой и лучезарной, безмятежность поглощающего все звуки толстого ковра, нежный аромат лаванды или яблока, пропитавший атмосферу дома, утробный бой великолепных настенных часов, лестницу из благородного дерева, уходящую наверх, в мир неведомых тайн, многочисленные фотографии, выставленные в просторной гостиной, мягкое потрескивание дров в камине… казалось, такого дома в Торене быть не может. О, каким же восхитительным ароматом наполнилась комната, когда в нее вошла сеньора.

– Ты молод, и у тебя есть будущее и необходимые амбиции.

– Я баллотируюсь, чтобы служить деревне, а не личным амбициям.

Забыв на время о том, что этот юноша – сын одного из тех, кого она смертельно ненавидела, и что она долго сомневалась, прежде чем пригласить его в дом, Элизенда улыбнулась.

– Разумеется, – сказала она. – И судя по всему, ты выиграешь выборы.

– Я на это надеюсь.

– Альтернативный список – полная ерунда.

– Альтернативный список, – Бринге не сразу сообразил, что сейчас совсем не тот момент, чтобы говорить как на митингах, – включает в себя ностальгирующих франкистов, которые не желают расставаться с властью.

– Я уверена, что они совершенно некомпетентны.

Он посмотрел ей в глаза, словно наконец поверив, что он действительно находится в доме Грават, поскольку сия элегантная дама попросила его прийти и изложить свое видение ситуации и все такое.

– Но что вы хотите от меня? – наконец спросил он.

– Ты очень молод, и есть вещи, которые… – Она наполнила чашку будущего алькальда.

Вместо того чтобы взять чашку, молодой человек взглянул на часы.

– Для меня особенно важно, – начал он, – что у меня есть реальная возможность быть первым демократически избранным алькальдом. – Он снова посмотрел ей в глаза. – Я принимаю эстафету от своего отца.

Что делать? Отложить разговор до следующего раза? Бросить ему в лицо чайник?

– Я знаю, как все функционирует в Торене и в долине. Да и в стране в целом. Впрочем, тебе это известно.

– И что?

– Ты правильно сделал, что пришел проконсультироваться со мной.

– Простите, но…

– Богатство долины – вовсе не коровы, а снег. Это я приношу богатство сюда. Сахар или мед?

– Сеньора, я… При всем своем уважении я не могу…

– Я тебя прекрасно понимаю, – мягко прервала она его, – но ты же можешь просто советоваться со мной. Так мы все только выиграем.

– Полагаю, мне следует вам напомнить, – с оскорбленным видом, – что снег у нас идет далеко не круглый год.

Именно благодаря этим словам Бринге у нее в голове возникла новая, весьма плодотворная идея. Марсел, сынок, обдумай это хорошенько, надо найти способ сделать так, чтобы сезон никогда не заканчивался. Поезжай в Колорадо, или где там эти бурные реки, и понаблюдай, возьми на заметку, как там все организовано, а потом мы поговорим.

– «Адидас» интересуется нашими спортивными тапочками.

– Хорошо. Не упусти эту возможность. Даже если речь пойдет об одних только подошвах. Так ты подумаешь о том, что я тебе сказала?

Она заранее знала, что вначале ей будет непросто. Бринге из дома Фелисо, сын ненавистного Бринге, был провозглашен первым демократическим алькальдом Торены после диктатуры, и люди вышли на улицу, чтобы отпраздновать это; все они в тот или иной момент украдкой поглядывали на дом Грават, который притворялся безразличным к происходившему и стойко переносил поток неприязни в свой адрес. На следующий день после выборов Фелиу Бринге вошел в здание мэрии, велел открыть все окна и лично занялся тем, что под аплодисменты членов муниципального совета, проходивших по его списку, снял портреты Франко и Хосе Антонио, а также (да простит его Бог) распятие, которое до этого момента с незапамятных времен висело перед кабинетом алькальда. Так же энергично он распрощался и с портретом маслом Валенти Тарги, торенского палача, который по непонятным причинам прежде никто не удосужился снять со стены зала заседаний. Хороший портрет. Какие глаза. Кто, черт возьми, его написал? Потом он пригласил всех членов совета и единственного представителя оппозиции, Шави Буреса из дома Савина, занять свои места за столом для заседаний, дабы обдумать будущее Торены.