Что ж, в конце концов, это всего лишь вопрос терпения, подумала сеньора Элизенда. Однако ей пришлось пережить еще один удар, когда совет отказался внести поправку в принятое решение, несмотря на ее в высшей степени аргументированное требование, и дождливым днем, на пустынных улицах (хотя о мероприятии всех настойчиво оповещали), Фелиу Бринге из дома Фелисо выполнил обещание, данное во время предвыборной кампании, – вернуть все исторические названия – и пригласил всех жителей Торены на торжественный акт по смене уличных табличек. Укрывшись от дождя на террасе второго этажа дома Грават, закутанная в шаль сеньора Элизенда Вилабру смотрела на Главную площадь, которая пока еще называлась площадью Испании. На церемонию собралась весьма немногочисленная группа людей, среди которых, разумеется, затесалась и эта паршивая овца Сесилия Басконес, которая в каждой бочке затычка, а теперь еще и демократка до мозга костей; она как раз говорила юноше, только что ставшему советником по благоустройству, что микродрепаноцитоз – это вид хронической анемии, приводящий к разрушению эритроцитов.

– Зайдите в дом, мама, вы же простудитесь.

Элизенда взглянула на Мерче, но не удостоила ее ответа и продолжала наблюдать за происходящим. Рассердившись, Мерче закрыла дверь.

Пусть меняют все, что хотят, улицу Франко и улицу Хосе Антонио, но, бога ради, не трогайте моего Ориола.

Между тем на площади Жауме Серральяк, сын каменотеса, уже снял старую табличку и представил собравшимся новую, тоже мраморную. Потом прикрепил ее к стене буквально за минуту. Немногочисленная публика зааплодировала, сын своей матери Бринге произнес несколько слов, которых Элизенда не расслышала, но, однако, пожелала ему самой ужасной на свете смерти.

Она с грустью наблюдала, как Серральяк вдребезги разбивает старую табличку и складывает осколки в корзину. Взгляд у нее затуманился, как случалось всякий раз, когда она испытывала неудовольствие. Она сняла очки и осторожно потерла глаза кончиками пальцев. Нет, она не плакала. Скорее она навсегда переедет в Барселону, чем позволит, чтобы это отребье видело, как она плачет.

– Твоя мать не обращает на меня никакого внимания.

– Но что плохого в том, что она вышла посмотреть?

– Но она уже три часа стоит там. Словно часовой, с восьми часов утра. И не хочет выпить чего-нибудь горячего. Впрочем, и холодного тоже. А кроме того, сердится, если я напоминаю ей, что нужно себя беречь.

– Черт. Наверняка плачет из-за того, что убирают имя этого долбаного Фонтельеса.

– Думаю, да. Иногда мне кажется, что она немного…

– Скажи ей, чтобы вошла в дом.

– Но она и слушать не хочет!

– Черт побери, скажи ей немедленно.

– Я же тебе говорю, что она не хочет входить. Не обращает на меня никакого внимания.

– Ну хорошо, попробуй вынести телефон на террасу. Насколько хватит шнура. Как там малыш?

– Хорошо… Но увидишь, она не захочет…

– Ладно, дай ей трубку. Только этого мне сегодня не хватало.

Всего-то и надо было, что снять одну табличку и повесить другую. И конечно, нельзя было сделать так, чтобы муниципальные рабочие (то есть тот же самый Жауме Серральяк) незаметно сменили таблички накануне, а сегодня устроили бы торжественное открытие, выступили бы с речами, и дело сделано. Нет. В соответствии с извращенным сознанием Фелиу из дома Фелисо необходимо было превратить мероприятие в акт изъятия страниц из истории страны, в акт мести, выдрать из уличных стен таблички с именами Франко, Хосе Антонио и Ориола и заменить их другими, с безликими названиями. Словно зубы коренные вырвать. И они называют это гражданским актом, хотя на самом деле это акт мести. И Сесилия Басконес в первых рядах, за одну ночь полностью сменила личину. В ее-то годы могла бы вести себя достойнее, ведь сигареты и пачки макарон она одинаково легко продаст как маврам, так и христианам. Элизенда немного переместилась под навесом, чтобы лучше видеть процессию, остановившуюся теперь под табличкой улицы Хосе Антонио. Дождь лил по-прежнему, и зонты представителей власти и немногих пришедших на церемонию походили на черные грибы. Отдельный цветной штрих составляли незнакомцы в ярких дождевиках, которые делали фотоснимки. Может быть, представители какого-то журнала.

– Мама, Марсел.

– Нет. Позже.

– Мама, это срочно. Подойдите сюда, а то шнур не достает.

– Ну давай. В чем дело?

– Мама, что с тобой?

– Ничего. Ты где?

– В Париже. Подписываю договор с «Адидас».

– По поводу какого продукта?

– Контракт на поставку шнурков для кроссовок.

– Гора родила мышь.

– Да что ты… Это же здорово!

– Мог бы добиться контракта на тапочки целиком.

– Ну да. Но и шнурки – тоже неплохо, не занудствуй. А что там с этими названиями улиц?

– Ничего, что представляло бы какой-то интерес для тебя.

– Но почему ты тогда не вернешься в дом? Мерче говорит, что…

– Мерче лучше помолчать. Пока, у меня много работы.

– Но мама! Черт возьми, у тебя же диабет! Помни, что тебе…

Элизенда вернула телефон невестке, потому что в этот момент черные грибы уже подходили к улице Фалангиста Ориола Фонтельеса (1915–1944) и остановились у таблички, которую было видно с террасы. Это была единственная табличка, которую Серральяк (да проклянет его Бог) разбил прямо на стене, даже не сняв ее предварительно. Словно хотел распять имя. А потом уже на земле с помощью долота окончательно превратил ее в мелкие осколки. А на стену прикрепили табличку с названием Средняя улица.

– Видите ли, это имя я бы как раз не меняла, потому что его скоро собираются причислить к лику святых и тогда снова придется менять табличку.

– Откуда вы знаете, что его собираются сделать святым? Если он был…

– Ну конечно, вы же, молодые, на службу не ходите… – Сесилия Басконес с сожалением взглянула на собеседника. – Чудесные исцеления, – добавила она с таинственным видом.

– В это сам Господь Бог не верит.

После завершения торжественного акта люди моментально разошлись, словно где-то бесплатно раздавали еду и надо было спешить. Незнакомцы в ярких дождевиках еще немного побродили по деревне, а Жауме Серральяк опорожнил свою корзину, полную осколков истории, в мусорный контейнер на улице Фонтельеса. В этот момент Элизенда различила два силуэта в верхней части улицы. Глаза у нее устали, и она не слишком хорошо видела, но это были две идущие под руку женщины. Наверняка это мать и дочь Вентура. Женщины молча стали спускаться по склону, глядя по сторонам, словно не просто шли вперед, а ощупывали весь путь. Подойдя к контейнеру, одна из них заглянула в него, чтобы в чем-то убедиться. После чего дамы продолжили свой путь вниз по улице Фонтельеса. По Средней улице.