4

«Люблю ли я Галю так, как надо любить девушку, на которой задумал жениться?» — такой вопрос снова встал перед Андреем Травушкиным, когда он вечером собрался идти к зданию правления колхоза, где надеялся встретиться с невестой. Мать сказала, что по воскресным вечерам девчата и молодые, не призванные в армию, парни по-прежнему собираются там, хотя хороводов и плясок таких, какие были, теперь уж нет.

Андрей всегда чувствовал, что в нем вмещаются два разнородных существа: одно — увлекающееся, мечтательное, даже сентиментальное; другое — спокойное, уравновешенное, реалистично-трезвое. Первое легко поддавалось непосредственным впечатлениям, обманчивым ощущениям, несбыточным мечтаниям, второе ко всему относилось критически, даже иногда скептически. И эти два существа были в постоянном боренье. Сам же он был вроде бы третьим. Он взвешивал, оценивал сложившуюся обстановку, принимал решения, чаще всего не становясь на сторону ни первого, ни второго, а избирая середину, убежденный, что поступает правильно и мудро. Обычно, после того как он принимал решение, оба внутренних существа затихали. Но когда он задумал жениться на Гале, между ними мира не наступило, наоборот, голоса их временами просто не давали ему покоя. Один говорил: «Она тебе очень нравится, ты влюблен в нее так, как никогда ни в кого не был влюблен. Она будет тебе хорошей женой, лучше ее ты нигде не встречал». Другой холодно и трезво возражал: «Тебя увлекает внешность. Но внешняя красота — не все… она бывает обманчива. И потом, ты связан с Машей… ты без Маши жить не сможешь. А Галю ты и не знаешь еще как следует. Жениться ты должен был бы на Маше, если бы не был трусливым обывателем. Добился бы, чтоб она учиться начала, получила среднее, а потом и высшее образование. Лучше и верней подруги тебе не найти. Она искренне и сильно любит тебя». «Но я-то люблю Галю… Маша — это временно… это не любовь, а привязанность!» — решительно и убежденно сказал сам себе Андрей, выходя из дому на улицу.

Наступили уже сумерки, но в окнах ни одного огонька: затемнение! Возле правления, наверно, уже собрались девушки, шестнадцати-семнадцатилетние парни, оттуда доносились звуки гармоники — скрипучие и нескладные, совсем не похожие на плавные, мягкие звуки баяна Ильи Крутоярова, которые были так хорошо знакомы Андрею и которые, бывало, волновали его не только своей музыкальностью: он знал, что Илья ухаживает за Галей. И хотя мать уверяла, что это ничего не значит, что Пелагея и слышать не хочет об Илье и никогда не выдаст дочь за чумазого тракториста, — все равно Андрей всегда тревожился, заслышав баян, несмотря на то что присутствие Ильи, поскольку он сидел с баяном или на сцене, или на бревнах, не мешало ему танцевать с Галей, обычно предпочитавшей Андрея даниловским ребятам.

«Сегодня Ильи не будет», — с чувством облегчения подумал вдруг Андрей, шагая по улице.

Вспомнилось, как зимой, во время каникул, брел по этой же улице в колхозный клуб. Тогда он совсем не думал о Гале, шел из любопытства: хотелось посмотреть, как развлекается колхозная молодежь. В клубе был вечер, посвященный Лермонтову. Небольшой доклад сделал Тоболин. С декламацией произведений поэта выступили Алеша Ершов, Галя Половнева, два десятиклассника.

Вечер был продуманно подготовлен, очевидно, благодаря участию Тоболина, и хорошо прошел. Особенный успех имели Ершов, с чувством продекламировавший «Смерть поэта», «Родину», несколько глав из «Мцыри», и Галя, читавшая наизусть отрывки из «Песни о купце Иване Калашникове». И Ершову и Гале долго хлопали, кричали «бис».

Андрей не ожидал в сельском клубе столкнуться с таким хорошим чтением. Например, Галя так ярко и убедительно рисовала и царя Грозного и купца Калашникова, что у Андрея от восторга холодок пробегал по голове и лицу. А когда, закончив «Песню», своим мягким, но сильным девичьим голосом негромко, чуточку нараспев Галя произнесла:

И бугор земли сырой здесь насыпали,

И кленовый крест тут поставили.

И гуляют, шумят ветры буйные

Над его безымянной могилкою… —

у Андрея навернулись слезы.

С этого вечера, в сущности, все и началось. До того Галю Половневу он знал как одну из многих деревенских девушек Даниловки, до которых ему, городскому интеллигенту, очень мало было дела.

Бывая в Даниловке, он изредка встречался с ней на улице или в клубе. Она первая здоровалась с ним, похоже, как со старшим по возрасту, и он вежливо отвечал ей, точно так же, как и всем односельчанам.

Декламирование ею произведений Лермонтова буквально потрясло его, взбудоражило. Он был поражен, как безошибочно тонко Галя чувствовала и понимала поэта, его прозрачно чистый русский язык. И его потянуло к ней, захотелось поближе познакомиться, и еще на вечере пришла мысль: «Жениться бы на такой!»

Он знал, что между его отцом и отцом Гали была давнишняя вражда, и, по привычке к литературным реминисценциям, иронически-шутливо подумал в тот раз: «Ну что же! Повторим историю Монтекки и Капулетти! Впрочем, матери-то наши, кажется, состоят в давней дружбе. Они договорятся и отцов помирят».

И когда после декламации начались танцы, Андрей подошел к Гале и пригласил ее на вальс. К тому времени он умел уже танцевать и еще два танца — давно научила Маша, когда он навещал ее. Но больше ему нравился вальс. Положив руку на тонкую гибкую талию девушки, он умело и бережно повел ее по залу меж танцующих пар.

Танцевали под баян, на котором играл Илья Крутояров, сидевший возле суфлерской будки. Потом Андрей танцевал с Галей краковяк и тустеп.

По окончании вечера они вместе вышли из клуба. Он хотел проводить ее, но подошел Илья, и, сказав Андрею «до свидания», Галя покинула его, взяла Илью под руку. «Ухажер, — иронически подумал он. — Но ничего, мы еще посмотрим!»

Андрею во время танцев почудилось, что Галя была хорошо расположена к нему. С тех пор он зачастил в Даниловку, а потом признался матери, что Галя Половнева сильно нравится ему.

5

Молодежь располагалась на всегдашнем своем месте — возле правления. Андрей в последний раз был здесь больше месяца назад. Ему вдруг стало не по себе, когда он приблизился к кучке людей, тихо разговаривающих. Село, погруженное во тьму, призрачно черневшие избы, тишина кругом. В темном небе уйма звезд. Было похоже, будто он в этой тьме и тишине крадется, идет на какое-то недоброе дело. Вспомнил утренний спор Тоболина с Дарским, свое настроение и мысли в конце этого спора о том, что о своем, личном как-то неудобно теперь и думать и разговаривать. «Куда я иду! Зачем? И что подумают обо мне