О новых неожиданных опасностях заговорили не только ученые, законодательная власть и медицинское сообщество. Угроза широко освещалась и в прессе, особенно в свете трех событий 1990-х гг., послуживших мрачными уроками всему миру. Первое событие – крупная эпидемия азиатской холеры в Южной и Центральной Америке, начавшаяся в Перу и быстро распространившаяся по всему континенту. В 16 странах было зарегистрировано 400 000 заболевших, 4000 погибли (см. главу 13). Целое столетие на Американских континентах холеры не было, и визит незваной гостьи напомнил, сколь хрупки достижения здравоохранения. Поскольку холера распространяется через загрязненные фекалиями воду и еду, ее можно считать «градусником нищеты», безотказным индикатором социальной запущенности и бытовой неустроенности. Поэтому вспышка этой болезни в западных странах в конце XX в. и вызвала такое потрясение и внезапное осознание собственной уязвимости. Газета The New York Times рассказала своим читателям о «диккенсовских трущобах Латинской Америки» в Лиме и в других города, где люди черпают воду для питья прямо из «запруженной нечистотами реки Римак» и прочих загрязненных водоемов{257}.

Вторым новостным событием в области эпидемических заболеваний стала вспышка чумы в индийских штатах Гуджарат и Махараштра в сентябре и октябре 1994 г. Число жертв было относительно небольшим, сообщалось о 700 случаях заболевших и 56 умерших, однако известие, что чума распространилась как в бубонной, так и в легочной формах, вызвало почти библейский исход сотен тысяч людей из промышленного города Сурат. Это обошлось Индии примерно в 1,8 млрд долл., потерянных в сферах торговли и туризма, а также спровоцировало панику по всему миру. The New York Times объясняла, что несоразмерный масштабам инцидента страх был вызван тем, что «чума» – слово с выраженным эмоциональным окрасом, поднимающее воспоминания о Черной смерти, которая убила четверть населения Европы и вызывала страшные бедствия на протяжении 500 лет. «Индийская чума, – продолжала газета, – яркое напоминание о том, что старая болезнь, когда-то считавшаяся побежденной, может неожиданно разразиться когда и где угодно»{258}.

Третьим важным эпидемиологическим потрясением 1990-х гг. была вспышка геморрагической лихорадки Эбола, которую еще называют болезнью, вызванной вирусом Эбола. Это случилось в 1995 г. в городе Киквит в Заире (сейчас Демократическая Республика Конго). Вспышка вызвала ужас не масштабами (с января по июль заразилось всего 318 человек), а тем, что обнаружила неготовность международного сообщества эффективно противостоять в потенциале глобальной чрезвычайной ситуации в области здравоохранения. Кроме того, Эбола разбередила древние страхи Запада перед джунглями и дикой природой, подкрепив расистские тревоги по поводу «самой темной» части Африки. В итоге вспышка в Киквите получила, по мнению издания The Journal of Infectious Diseases, «экстраординарное» и «беспрецедентное» освещение в СМИ, что иногда было продиктовано лишь желанием «коммерциализировать» людское горе и «психоз, охвативший всю страну»{259}. Снизошедшие до берегов реки Квилу мировые таблоиды, изрядно привирая, рассказывали, что лихорадка Эбола зародилась посреди африканских джунглей в результате стычек угольщиков и любителей «дикого» туризма с обезьянами и что теперь эта болезнь грозит странам Запада. Например, на первой полосе сиднейской газеты The Daily Telegraph красовался показательный заголовок «Чудовище из джунглей». Однако даже здравомыслящие исследователи встревожились, узнав, что лихорадка Эбола ускользала от внимания органов здравоохранения в течение 12 недель, в период между смертью нулевого пациента 6 января и уведомлением международного сообщества 10 апреля, несмотря на то что за это время появились и тяжелобольные, и умирающие. При настолько несостоятельной системе эпиднадзора вирус Эбола мог бы незаметно распространиться и на 500 км, от Киквита до Киншасы, а затем из международного аэропорта Заира разлететься по всему миру. Вирус, попавший на борт самолета, – «бомба замедленного действия», как гласил заголовок в New York Daily News.

Однако вспышка в Киквите привлекла внимание в первую очередь потому, что лихорадка Эбола очень опасна и ее течение в организме человека мало чем отличается от бубонной чумы – это очень страшно и чудовищно мучительно. Писатель Ричард Престон, побывавший в Заире, нагнетал тревогу рассказами об увиденном, не гнушаясь бойких преувеличений. Выступая на телевидении, он сперва сообщил, что летальность у Эболы 90 % и средств лечения или профилактики этой болезни нет, а затем продолжил:

Ее жертвы испытывают муки полномасштабного биологического распада. ‹…› Когда вы умираете от Эболы, происходит страшное кровотечение, часто оно сопровождается судорогами или эпилептическими припадками. На последней стадии вы впадаете в критическое шоковое состояние и умираете, а из всех отверстий вашего тела хлещет кровь. При этом в Африке, где происходит вспышка, медицинские учреждения оставляют желать лучшего. Мне сообщили из достоверных источников, что врачи… боролись за жизни пациентов буквально по локоть в крови, в черной кровавой рвоте, в красном, как томатный суп, кровавом поносе, понимая, что уже обречены и тоже умрут{260}.

В сочетании с заявлениями ученых, что мир крайне подвержен новым пандемиям подобных инфекционных заболеваний, события в Латинской Америке, Индии и Заире породили целый каскад громких заголовков, вроде «Убийцы на свободе», «Микробы объявили войну», «Вирус судного дня», «Ветра из зоны заражения», «Месть микробов». Вырисовывался апокалиптический образ цивилизации, громоздящейся на склоне извергающегося вулкана, образ Запада, осажденного ордами незримых микробов, и природы, мстящей человеку за самонадеянность. В феврале 1995 г. телеведущий Форрест Сойер на канале ABC news сообщил, что раньше западный мир считал себя защищенным от таких невидимых убийц, а сейчас развитые страны обнаружили, что цивилизация «как никогда уязвима» перед вирусами, бактериями и другими паразитами, особенно перед вирусом Эбола.

Кроме того, появилось множество фильмов и книг, посвященных пандемическим катастрофам, например: триллер Вольфганга Петерсена «Эпидемия» (Outbreak, 1995), фильм ужасов Ларса фон Триера «Эпидемия» (Epidemic, 1987), относительно недавний фильм Стивена Содерберга «Заражение» (Contagion, 2011), бестселлер 1994 г. «Эпидемия», написанный Ричардом Престоном (The Hot Zone)[52], документальная книга Лори Гарретт «Грядущая чума: вновь возникающие болезни в мире, утратившем равновесие» (The Coming Plague: Newly Emerging Diseases in a World Out of Balance, 1994), а также отчет хирурга Уильяма Клоуза «Вирус Эбола: документальная повесть о его первом появлении в Заире, написанная врачом, который был там в это время» (Ebola: A Documentary Novel of Its First Explosion in Zaire by a Doctor Who Was There, 1995). По словам руководителя ЦКЗ Дэвида Сэтчера, все это создало «эффект CNN», когда общество воспринимает что-то как непосредственную опасность, хотя на самом деле риск невелик.

Более опасная эра

В этой атмосфере всеобщей обеспокоенности лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине Джошуа Ледерберг предложил термин «новые и повторно возникающие инфекции», чтобы обозначить наступление этой новой эры. Он писал: «Возникающие инфекционные заболевания – болезни инфекционного происхождения, заболеваемость которыми у людей выросла за последние два десятилетия или угрожает вырасти в ближайшем будущем»{261}. Такие новые заболевания, как СПИД и лихорадка Эбола, ранее не были известны в качестве болезней человека. Вновь возвращающиеся инфекции, например холера и чума, были хорошо знакомы, но теперь заболеваемость ими резко возросла или же расширился их ареал.

Цель, которую Ледерберг преследовал, вводя новую категорию болезней, состояла в том, чтобы доходчиво объяснить: эпоха эйфории в отношении искоренения заболеваний кончилась. И вместо того чтобы обсуждать перспективы искоренения, Ледерберг заявил, что инфекционные болезни «остаются главной причиной смерти во всем мире и на нашем веку они побеждены не будут. ‹…› Нет сомнений, что появятся новые заболевания, хотя точно предсказать, где именно и когда, невозможно»{262}. На самом деле между человечеством и микробами идет дарвиновская борьба за существование, и перевес на стороне микробов. Смысл сурового послания Медицинского института состоял в том, что США и странам Запада угрожает серьезная опасность и риск эпидемий выше, чем когда-либо в истории.

Одной из важнейших причин этой новой уязвимости была сама вера в то, что болезни можно и нужно искоренять. Всеобщая убежденность, что в истории инфекционных болезней пора ставить точку, создала атмосферу, которую разные критики называли кто атмосферой беспечности, кто оптимизма, самоуверенности и высокомерия. Отсутствие сомнений в неизбежной победе привело индустриальный мир к преждевременному одностороннему разоружению. В течение 50 лет светила медицины единодушно заверяли общественность, что опасность миновала, а федеральное правительство и правительства штатов сворачивали программы по борьбе с инфекционными заболеваниями и сокращали расходы на них. Прекратились инвестиции частного сектора в разработку новых