руках — молчаливый, мрачный, страшный в своем горе.

Вот и появилась неподалеку от нового города, на тихом, небольшом острове, первая могила. Летом, когда остров зарастает черноталом и курчавым орешником, даже издали видна одинокая каменная березка, шелестящая своими плакучими сережками на ветру.

Это Валентин посадил ее у могильного холмика Инки Ряпушкиной.

В лагуне Буссе

Нам здо́рово повезло — был полный штиль, катер не слишком жался к берегу; и все же путь к Большой Лагуне занял у нас полдня. Когда мы прибыли к ловцам анфельции, уже начинался прилив и довольно крупные волны заняли прибойную полосу.

Лагуна лежит недалеко от моря и, соединенная с ним узким проливом, тоже в это время бурлит, пенится, рвется из берегов. Катер с тремя кунгасами, груженными пурпурными водорослями, с трудом преодолевая встречные волны, медленно двигался к берегу. Старшина непрерывно включал сирену, и ее тревожные сигналы звали приемщиков на пристань.

Первым пришел Иван Алексеевич Гнездов. Его резиновые сапоги покрыты таким толстым слоем голубоватого морского ила, что кажутся пудовыми, но он легко взбегает по узкой доске на катер и что-то строго выговаривает старшине — чернявому чубатому парню.

— Виноват, Иван Алексеевич; завтра же первым рейсом доставлю...

Оказывается, старшина не зашел на дальнее поле, где со вчерашнего дня стоят баржи с анфельцией.

— Ты, паря, старайся брать кунгасы, которые подальше, а те, что поближе, всегда доставим! — опять говорит бригадир.

Он сходит на берег, останавливается, смотрит на чистое небо, охваченное на горизонте зарей.

— А дождя-то опять не предвидится, худо дело.

— Чего ж худого, Иван Алексеевич, если день чудесный?

— Конечно, кому на свидание, тому чтобы небо с луной да со звездами. А у нас дождик за бригаду любо-здо́рово работает, водоросль моет. Из чистой анфельции агар-агар лучше.

Пока приемщики разгружают кунгасы, я прошу Гнездова рассказать об удивительном продукте, который добывают из этой водоросли.

...Агар-агар — по-малайски — студень. Японцы дали ему более поэтическое название — кантэн, что значит в переводе «холодное небо».

Впервые кантэн начали производить в середине XVIII века в Японии, Китае и на Филиппинах. Лучшим агар-агаром долгое время считался малайский. С тех пор прошло почти два века, потребность в агар-агаре неимоверно возросла, но в мире слишком мало мест, богатых агаровой водорослью.

До тридцатых годов в нашей стране не было своего агар-агара. Правда, его пробовали добывать и из черноморской водоросли филлофоры, и из тихоокеанской — иридеи, но он уступал по своим качествам натуральному агар-агару, изготовленному из анфельции.

Почему так высоко ценится агар-агар, почему в странах, где его производят, мастера изощряются в искусстве его изготовления?

Мало кто знает, что без «холодного неба» невозможно приготовить такие кондитерские изделия, как мармелад, пастила, шербеты. Чтобы хлеб дольше не черствел, в тесто добавляют агар-агар. В виноделии им просветляют легкие вина. В текстильной промышленности он идет для отделки тканей. В бумажной и кожевенной — для получения нужного глянца. Наконец, широкое применение агар-агар получил в медицине для выращивания бактерий и как стабилизатор различных сывороток. В странах с очень жарким климатом, когда еще не были изобретены электрические холодильники, кантэн сохранял от порчи рыбу, мясо и другие продукты.

Агар-агару придают разную форму, разный цвет. Японцы выпускают кантэн в виде разноцветных брусков. Малайцы — в виде окрашенных в алый цвет палочек или длинных янтарных шнуров. Наша молодая агаровая промышленность освоила все цвета, все формы «холодного неба».

— Выгодно, значит, добывать анфельцию? — спрашиваю я Ивана Алексеевича.

— Выгодно, — отвечает бригадир. — Дело это хоть сезонное, но не зависит от погоды. Да и платят за анфельцию неплохо. Из четырех тонн сырой водоросли после просушки и обработки выходит тонна чистой анфельции. Конечно, на первых порах было трудновато. Да не боги, как говорится, горшки обжигают. Освоили.

Сам Иван Алексеевич Гнездов с Азова. Там родился, там вырос, там стал рыбаком. Когда приехал вербовщик с далекого Сахалина, собрал в клубе людей и рассказал о крае, который нужно заселить и освоить, Гнездов, недолго раздумывая, решил ехать. И не потому, что на Азове было плохо, — нет, здесь был свой дом с садом и виноградником, родные, друзья...

Манили тихоокеанские просторы, необжитые дальние берега, знакомые по книгам еще с юношеских лет.

Привязались к лагуне и ловцы из бригады Гнездова. Были они и с Азова, и с Каспия, и «сухопутные» пензенские, никогда до этого не видевшие моря.

Суровая, величественная природа, бескрайние морские просторы закалили людей, придали им те особенные черты, по которым всегда отличишь дальневосточника.

Гнездов отодвинулся от костра, растер колени и вдруг, заметив, что кто-то пустился на лодке через пролив, отделяющий морской берег от рыбацкого поселка, не на шутку встревожился.

— Ну куда же ее понесло? — закричал он, узнав технолога Лелю Карпову. — Ведь в море ее вынесет.

Тревога бригадира тотчас же передалась ловцам. Зуйков кинулся отвязывать лодку. Коробов схватил весла и прыгнул в нее. А Леля уже боролась с волнами, увлекающими ее в открытое море. Порою казалось, что вот-вот ее вынесет из пролива; но, к счастью, встречные волны отбивали лодку. Тогда девушка начинала сильнее и чаще грести.

— Держись, Лелька! — кричал ей Коробов и так сильно греб, что трещали уключины. Но и ему нелегко было удержаться на быстрине.

Но вот лодки поравнялись и пошли к берегу. Леля и Коробов перебрасывались шутками, будто перед этим не было никакой тревоги.

Леля весело прыгнула на берег, но, встретив суровый взгляд Гнездова, погасила улыбку. Ей было холодно в ситцевом платье с короткими рукавами, и она вся дрожала. Девушка ожидала, что бригадир сейчас начнет ее ругать, но Иван Алексеевич снял с себя ватную куртку и накинул на плечи Леле. Потом подвел к костру.

Она села на обрубок бревна, вытянув ноги в мокрых тапочках, сильно потерла озябшие руки.

— С чем пожаловала? — спросил наконец Гнездов.

— Звонили с завода, требуют анфельцию, а то у них там простой.

— Попросила бы кого-нибудь из ребят, чтобы переправили тебя через пролив...

— Я просила Костю Шмакова, так он отказался. «Ни за что, — говорит, — не повезу тебя во время прибоя. Еще, чего доброго, опрокинемся».