Он зарылся лицом в светлые волосы Эдон.

Кэтрин с трудом поднялась на ноги. Бедро онемело, ребра болели. Она посмотрела на Джеффри. Он молча трясся; его руки сжимали и гладили безответное тело Эдон. Ему никто не был нужен, но кто-то обязательно должен был быть рядом. И все же сама она, ради собственной безопасности, боялась приблизиться к нему. Джеффри по своей натуре был мягок, но мог мгновенно и безудержно приходить в ярость. Одно неверное движение или слово, и он ударит опять, может быть даже мечом.

Не проронив ни слова, она вышла из комнаты. За дверью ждал священник и стояло несколько женщин графини с покрасневшими, опухшими глазами. Кэтрин посоветовала всем, кроме священника – в конце концов это его долг утешать отчаявшихся, – держаться подальше и, растирая бедро, похромала в зал выяснить, не вернулся ли Оливер. Однажды он уже выдержал подобную бурю. Совсем не время было просить его провести Джеффри сквозь буруны на более спокойную воду, но делать нечего.

Оливер вернулся так поздно, что слуги, которые работали в пекарне и на кухне, уже начали шевелиться, чтобы вовремя взяться за работу, а на востоке уже занимался летний рассвет.

– Боже небесный, чтоб мне никогда больше не пришлось переживать подобной ночи, – пробормотал Оливер, усаживаясь у очага и растирая лицо ладонями. – Вина нет?

Кэтрин сама спала очень мало. Глаза давило, что предвещало начало мигрени, а желудок словно стянуло в узел.

– Только то, что осталось в кувшине.

Оливер протянул руку над очагом и схватил небольшой поливной кувшинчик.

– Как Джеффри? – тихо, помня о спящей на скамье Розамунде, спросила Кэтрин, накинула на рубашку плащ и села рядом с ним.

– Уснул. Точнее, нет. Нельзя назвать пьяный обморок сном. Я оставил его лежать в зале под его же плащом, только перевернул на бок, чтобы он не захлебнулся, если его будет рвать. То же самое сделал для меня брат, когда умер ла Эмма. – Оливер до последней капли перелил остатки вина в чашу и посмотрел на Кэтрин в тусклом рассветном свете. – Сегодня я мог утешить его только вином. Что тут скажешь? Что горе спустя годы немного отступает? Что у него остались их дети? Что мне знакомы его чувства? Разве все это утешит?

– Нет, – покачала головой Кэтрин.

– Вот именно, нет. – Оливер выпил вино одним глотком и скривился над чашей.

– Все вернулось обратно, – тихо произнес он. – Я смотрел на него и видел самого себя тогда, много лет назад. И я знал, что ничего не смогу для него сделать, только заставить напиться и помешать выйти и затеять с кем-нибудь драку, чтобы выпустить свою ярость. То же самое будет завтра, и послезавтра, и после-послезавтра. Он увидит, как на ее гроб падает земля, и захочет убить могильщиков, вытащить и попробовать разбудить последний раз.

Оливер говорил, и лицо его все больше бледнело.

– Не надо, – проговорила Кэтрин дрожащим голосом и принялась тереть глаза.

– Его окружат друзья и товарищи, а он будет проклинать их за то, что его не пускают к ней, – продолжил Оливер, словно не слышал. – Он возненавидит ее за то, что она умерла; он будет ненавидеть детей за то, что они похожи на нее, а больше всего будет ненавидеть себя за то, что бросил убившее ее семя.

Он очень аккуратно поставил чашу рядом с камином, но Кэтрин могла бы поклясться, что ему отчаянно хочется отшвырнуть ее.

– В один прекрасный день он начнет выздоравливать, – добавил Оливер, глядя на свои руки, – но ощущение это продлится недолго, и шрамы в душе останутся до самой его смерти.

Кэтрин больше не могла сдерживать свое горе; она обвила шею Оливера руками и села к нему на колени в поисках утешения. Рука Оливера крепко обхватила ее талию; он прижался лицом к ее горлу.

– О Господи, Кэтрин, почему жизнь так жестока? Она не могла на это ответить, потому что должна была сделать ее гораздо сложнее. Кэтрин еще немного тихо посидела на его коленях, собираясь с духом и борясь с искушением молчать и дальше под вполне вескими предлогами.

– Оливер, я должна сказать тебе одну вещь. – Она откашлялась. – Я все пыталась подобрать подходящий момент. Честно говоря, я собиралась сказать тебе это прошлым вечером…

– Что? – заморгал он. – Ах, да, «законченная сплетня». – Его голос был тускл и невыразителен. – Это не может подождать?

– Мне хотелось бы, чтобы могло, потому что сейчас совсем не время; только отсрочка сделает все еще сложнее.

Она почувствовала, как он напрягся.

– Это касается Луи?

– О Боже, нет! Мне даже думать о нем не хочется, не то что говорить. – Кэтрин облизнула губы и перевела дыхание. – Оливер, я жду ребенка.

Он сидел очень тихо; глубокую тишину не нарушало ничто, кроме тихого дыхания Розамунды.

– Я собиралась сообщить тебе раньше, но ты был далеко, с принцем Генрихом, а я хотела убедиться, что признаки не обманывают.

– Когда тебя положат на кровать? – проговорил он.

Эта фраза многое сказала Кэтрин. Он не упомянул о ребенке, как поступило бы большинство мужчин, а говорил только о родах.

– Я не совсем уверена. Наверное, где-то в декабре.

Снова воцарилась тишина, пока Оливер считал, а затем она взорвалась от его голоса: гневного, но приглушенного, чтобы не разбудить Розамунду.

– Получается, что ты уже на второй половине. И ты хочешь убедить меня, что, будучи повитухой, ничего не знала?

– Мы были в разлуке почти четыре недели, – постаралась оправдаться она.

Оливер спихнул Кэтрин с колен и рывком встал.

– Но ты должна была знать задолго до этого!

– Не настолько, чтобы убедиться, – солгала она, но Оливер резко повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

– И сколько времени тебе потребовалось, чтобы убедиться? – требовательно спросил он. – Я думал, что ты плохо переносишь путь от Руана до Карлисла. Это ведь была не просто морская болезнь, правда?

– Я считала, что просто.

Он недовольно фыркнул и уставился на занавес входа.

– Ты считала, что я заставлю тебя остаться в Руане, если ты мне скажешь.

– Клянусь Святым Распятием, что тогда я еще не была точно уверена, что жду ребенка. Отсутствие одних месячных еще не означает беременности, а у меня уже случалось и прежде, что месячные запаздывали. – Кэтрин прикусила губу. Она недаром боялась сказать ему: теперь, когда это сделано, все оказалось настолько плохо, насколько ей и представлялось. – Мне не хотелось тревожить тебя слишком рано.

– И поэтому ты решила сделать это, пройдя половину срока, в день, когда жена моего друга умерла родами, – грубо бросил он.

Кэтрин слышала хрип в его голосе и видела, как напряженно он стоит: контур его тела загораживал свет, усиливающийся снаружи.