Кэтрин кивнула.

– В этом есть смысл. Но все же, если, действуя таким образом, он не завоюет королевство, то к чему все это?

– Чтобы заложить основы. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что раньше или позже нам придется вернуться в Нормандию. Генриху нужно больше войск, более сильный тыл, больше зрелости.

Кэтрин подошла к двери и выглянула на узкую улицу. Группка детей, среди которых была и Розамунда, увлеченно пускала кусочки дерева по луже, полностью погрузившись в игру. Она позвала дочку есть и, глядя, как та приближается, сглотнула комок в горле. Шесть лет. Еще через шесть Розамунда станет почти взрослой, а ребенок в чреве будет таким, как она сейчас. Кэтрин была отвратительна сама мысль о том, что, когда это произойдет, война может еще продолжаться.

– Мне отчаянно не хочется оставлять тебя, – сказал Оливер, когда она вернулась в комнату, чтобы налить тарелку поменьше для дочери.

– Мне тоже не хочется, чтобы ты уходил, но что проку желать. – Кэтрин заставила себя улыбнуться. – Возможно, это к лучшему. Если ты останешься, то будешь только изводить себя и постоянно спрашивать, все ли со мной в порядке. Займись лучше поставками для принца Генриха; хотя бы меньше свободного времени останется для беспокойства.

Оливер тоже заставил себя улыбнуться, но это удалось ему хуже.

– Мне не нужно свободное время, чтобы беспокоиться. Тревога преследует меня, занят я чем-нибудь или нет.

– Клянусь на любовном узле Этель, что со мной не случится ничего плохого, – твердо сказала Кэтрин. – Я обещала тебе крепкого ребенка и здоровую жену и мать, чтобы заботиться о нем, разве не так? Ты только посмотри на себя. Мне ведь нужен еще и отец.

В комнату танцующей походкой влетела Розамунда в промокшем платье. Ее лицо и руки были в грязи. Появление девочки прекратило все разговоры, потому что Кэтрин немедленно занялась ею, а Оливер принялся наконец есть, однако женщина почти физически чувствовала волны страха и тревоги, заполнявшие комнату. Сколько бы они не заверяли и не успокаивали друг друга, ощущение беззащитной уязвимости не проходило.

– Двойня, вне всякого сомнения, – сказала дама Сибелла. – Я чувствую головку здесь и вот здесь. – Она положила руку на вздутый горой живот Кэтрин. – И до конца срока уже недолго.

Повитуха приехала на свадьбу своей племянницы в Ладжерхол и решила побыть недельку в Девиже со своей сестрой, чтобы потом вдвоем отправиться на праздник.

Кэтрин вспомнила о своей клятве Оливеру. Двойняшки – это, конечно, осложнение, но не смертельное. Большинство женщин с двойнями вполне проходили это испытание, и лишь некоторые не выдерживали его.

– Я не удивлена, – сказала Кэтрин. – Я понимала, что слишком выросла для своего срока, чтобы носить всего лишь одного, разве что совсем уж великана.

Если говорить честно, она даже почувствовала облегчение.

– Ты сможешь остаться до моего разрешения? – взглянула она на Сибеллу.

Повитуха поджала губы; при этом обвивавшие их тонкие морщинки стали заметнее.

– Вряд ли я вернусь раньше, чем через три недели, – сказала она, – И я не уверена, что ты продержишься так долго.

– Но ты вернешься?

– Да, девочка, если уж тебе этого так хочется.

– Очень.

Кэтрин с трудом поднялась с соломенной циновки. Ее чрево шло от самых грудей и напоминало полную луну. Ей приходилось наклоняться, чтобы увидеть свои ноги, а надевание ботинок превратилось в совершенный кошмар. Она предложила повитухе чашу меда и вежливо выслушала все, что дама Сибелла имела сообщить о семейных делах, которые вызвали ее из Бристоля. Затем Кэтрин спросила о Джеффри и его детях.

– Он переносит свою потерю спокойно для окружающих, но не для себя, – печально ответила Сибелла. – Дети пока остаются с кузиной в Глостершире, а он навещает, когда может, но, мне кажется, что пока большее утешение он находит в чаше с вином.

– Как по-твоему, это пройдет?

– Бог знает, и время покажет, – Сибелла перекрестилась. – По крайней мере, он не прячет свое горе, как некоторые. У меня так и не выходит из головы бедная девочка. Мы ведь ничего не могли сделать.

– Ничего, – подтвердила Кэтрин, обхватив рукой свой живот и яростно повторяя про себя, что она сдержит клятву, данную Оливеру. Ради себя самой, ради него, ради Розамунды. И в память Эдон.

Сибелла допила мед и распрощалась, пообещав вернуться из Ладжерхола сразу, как только сможет.

Думая о двойняшках, Кэтрин стала разбирать пеленки и прикидывать, насколько именно больше их понадобится.

На рассвете поднялся морской туман. Оливер, кашляя, проснулся и обнаружил, что в этом тумане потонул весь лагерь. Солдаты возникали из мглы и пропадали в ней, словно призраки. Костры дымили и едва горели, все казалось странным и каким-то потусторонним. Но ведь в конце концов они находились у самых границ древнего королевства короля Артура. Чуть южнее были Корнуэл и развалины Тинтагеля, о котором говорили, что прежде он звался Камелот.

Оливер радовался, что его плащ подбит войлоком, потому что воздух был пронзительно холодным. До настоящей зимы было еще далеко, но ночевку в лагере в самом ее преддверии никак нельзя было назвать приятной. Левая рука рыцаря ныла, кончики пальцев застыли до потери чувствительности. Все сделанное из металла покрывали пятна ржавчины.

Ценой этих страданий они взяли Брайдпорт, как и надеялся Генрих, но прочие успехи оставались весьма сомнительными. Командующий Стефана де Траси укрылся за стенами своего замка в Барнстепле и отказывался выходить оттуда, чтобы дать сражение в открытом поле. Генрих упорно преследовал его, но не имел сил, чтобы расколоть такой крепкий орешек с одной попытки. При отступлении де Траси сжег все на своем пути, не оставив армии Генриха средств к пропитанию.

На завтрак в котле варилась жиденькая овсяная похлебка. Оливер, как лицо, распоряжающееся поставками продовольствия, весьма щепетильно относился к тому, чтобы не брать больше положенного. Нет злоупотреблений, нет и преступлений. Он плеснул в свою миску немного неаппетитного варева и с тоской вспомнил замечательные супы Кэтрин, горячие кирпичи очага, пылающие бревна и наслаждение, которое дает теплая сухая кровать.

Мимолетное мысленное удовольствие было тут же испорчено видением Кэтрин, простертой на родильном ложе; ее тело изгибалось дугой, а живот был вздут, как гора, ребенком, которого она не могла родить. Образ был таким ярким, что Оливер зашипел сквозь стиснутые зубы и с миской в руке пошел будить пинком еще кого-нибудь из спавших у его огня, чтобы не оставаться один на один со своими страхами.

Позавтракав, он позаботился о Люцифере и отправился искать Генриха. Туман постепенно редел; люди собирались у костров, грея руки, сплевывая и откашливаясь, чтобы прочистить легкие от зимней сырости.