Или нет, словно она, Юлька, голыми ногами ступила в холодный и быстрый поток, на скользкие камни, и требовалась немалая ловкость, чтобы устоять.

Она поняла всё разом и сразу. И знала, что нужно делать.

Схватила Игорька за руку, вцепилась крепко-крепко.

Сейчас она точно знала, что то самое течение нагнало их наконец, подхватило и готово нести дальше; и только от неё, Юльки, зависит теперь, чтобы они попали именно домой, а не куда-то ещё.

— Нам пора, — вырвалось у неё совершенно чужим, отчего-то срывающимся голосом. — Уносит… дело сделали… пора…

Все так и замерли. Кроме подскочившего и бросившегося к ней Федора Солонова.

И именно Фёдору Солонову она посмотрела прямо в глаза, именно ему она сказала:

— Я приду.

Комната закружилась вокруг них, нахлынула непроглядная тьма, а затем…

— Да что вы, что вы, Эн Эм, просто бросок напряжения!.. — услыхала Юлька.

Мир вспыхнул вокруг, голова больше не кружилась, и вокруг них с Игорьком, которого она по-прежнему крепко держала за руку, была знакомая лаборатория, заполненная гудящей аппаратурой, профессор Онуфриев, Миша в свитере, Стас, бабушка Мария Владимировна…

И только на ней, Юльке, как, впрочем, и на Игорьке, не современная одежда из 1972 года, а гимназическая форма 1909-го.

Здесь, в лаборатории, не прошло, похоже, и трёх секунд. Кажется, никто не успел даже испугаться.

Мария Владимировна поняла всё первой. Шагнула к Юльке, сгребла её в охапку, другой рукой обняла Игорька, тут же принявшегося смущённо вырываться:

— Ну, ба, ну что ты, ба…

А вот Юлька не вырывалась. Просто крепко обнимала бабушку, и всё.

— Вернулись… — прошептала Мария Владимировна. — Вернулись…

И заплакала.

Глава IX.1

Южные края и северные. Весна-лето 1915

15-ая стрелковая дивизия занимала оборону. Балка, в ней узкий ручеек, уже начавший вздуваться от талых вод. Хутор в центре позиции, фланги упирались в глубокие овраги. Справа и слева тоже не голое поле, там встали спешно переброшенные с западного фланга Южфронта дивизии. Правда, было их мало, не все успели подтянуться. Но и те, что успели, были в неплохом виде — пополненные из числа «сознательного пролетариата и беднейшего крестьянства», хорошо вооружённые — винтовок и пулемётов хватало, мало было новейших «автоматов Фёдорова», но это и к лучшему, простому бойцу они сложноваты.

Траншеи и окопы мигом заполнялись водой, стоять в ней приходилось хорошо, если по щиколотку, и красноармейцы стягивались к постройкам, где было, по крайней мере, сухо.

От Миллерово, казалось бы, всего ничего, и фронт беляки прорвали сразу на большую глубину, но увязли, передовые части до конца выполнили свой пролетарский долг — как могли, задерживали царские войска и таки-задержали, почти полностью погибнув, изрубленные улагаевской конницей.

Плохо было то, что в тылу так и не удалось справиться с мятежниками. Наступление на Вёшенскую и вовсе пришлось остановить, продотряды вливались в регулярные красные полки; восставшие казаки приободрились, вылезли из станиц, всё смелее и смелее нападали на тылы, обозы, громили ревкомы; у Бешанова нашлись подражатели, счёт «расстреляным при сопротивлении изъятию хлеба» шёл на сотни и казаки тоже зверели.

Жадов, хоть и начдив, вернулся с последнего похода за провиантом чернее тучи.

— Опять отряд наш попался, — выдохнул он в ответ на немой вопрос Ирины Ивановны. — Хлеб растащили, охрану разогнали, кто жив остался, а вот комиссара… — тут он вздрогнул, зябко повёл плечами. — Ирина Ивановна, дорогая… обещай мне, что, обернись дело полным швахом, и не найдётся у меня последнего патрона или гранаты — обещай, что пристрелишь. Я знаю, ты не промахнёшься. Прямо в лоб попадёшь, или в висок, или в сердце. Я и не почувствую ничего. Раз — и уже там.

— Перестань, Миша, — Ирина Ивановна встала, коснулась на миг его локтя. — Всё будет хорошо. Все останемся живы. И ты, и я. Верь мне.

— Верю, — совсем по-детски вздохнул Жадов. — Тебе — верю. Маленьким был — в Бога так не верил, как в тебя.

Ирина Ивановна на миг зажмурилась, острые тёмные морщины вдруг прорезали лицо; хорошо, что начдив-15 смотрел при этом в другую сторону.

Но, когда она вновь открыла глаза, никаких следов накатившего уже не осталось.

— Всё будет хорошо, — повторила Ирина Ивановна. — Скажи, комиссара этого…

Жадов поморщился.

— Тешились казачки, что сказать… медленно умереть не дали.

— Фамилия его как? — не отступала Ирина Ивановна.

— Пархоменко.

Брови Ирины Ивановны сдвинулись.

— Иван? Да как же он ухитрился-то?!

— И на старуху проруха выходит… мельника они казнили, что хлеб прятал. Большая яма была, на много пудов. Ну и… и…

— А у мельника, небось, жена. И дочки на выданье. Были… Договаривай уж, Миша. Изнасиловали их всех, да и убили. И хорошо ещё, если просто застрелили…

— Да, — с болью вырвалось у Жадова. — Ну как так-то?! Ладно, казачня эта, нагаечники, они иногородних всегда ненавидели… отчего и лупили нас почём зря на маёвках… но наши-то?! Наши-то как?!

— Наши тоже люди, — тихо сказала Ирина Ивановна. — Люди, не ангелы. Женщин на войне насиловали всегда. И убивали после насилия тоже.

— Так то всякий сброд! Буржуйские армии!

— А кто в них служил? Кто в солдатах-то был? Такие ж рабочие, такие же пахари. Не только «деклассированный элемент».

— Эх! — Жадов в сердцах махнул рукой, почти рухнул на лавку. — Долго нам ещё нового человека создавать придётся…

— Так чего ж создавать, я перед собой вот одного такого и вижу, — чуть улыбнулась Ирина Ивановна. — Ты-то, Миша, с пригожей вдовушкой тюфячки давить не станешь.

Жадов аж съёжился.

— Да как же я б смог… когда я… когда ты… когда я тебе…

— Вот потому-то ты и есть тот самый новый человек. — Ирина Ивановна наставительно указала пальцем. — Да-да, Миша. Тот самый. Который хлеб голодным отдаст, последнюю рубаху снимет, жизнь за справедливость отдаст. Всем — всё, себе — ничего. Эх, Миша, кабы все большевики б такими, как ты, оказались бы!.. А они сам знаешь что…

— Да беляки что же, лучше?! — горячо возразил начдив. — Тоже наслышаны! И хлеб отбирают, и расстреливают, и вешают!

Ирина Ивановна грустно кивнула.

— Звереют люди, Миша, вот что печально. Даже нет, не звереют. Звери друг друга сознательно не мучают. Убивают — так уж убивают. Для еды, детенышей прокормить. А мы… — она только головой покачала. — Счастье ещё, что наша дивизия не опозорилась.

— Питерскому полку спасибо. Сознательные ребята. Харьковские, то ж такэ… — вздохнул Жадов.

— То ж такэ, товарищ начдив, а дивизия меж тем готова к отражению вражеского наступления. Сами проедетесь по позиции?

— Если мой начштаба говорит, что готова — значит, готова. Как там этот… Штокштайн? Хоть одного шпиона поймал?

— Как не поймать, — холодно сказала Ирина Ивановна. — Уже с